Евгений Черносвитов - Сага о Белом Свете. Порнократия

Кстати, сам Эйнштейн не признавал многие положения квантовой механики, но, несмотря на это, его знаменитая формула там всегда отлично работала и продолжает это делать и сейчас».

Действительно, ученик 9-го класса Комсомольска-на-Амуре, Андрюша Щукин, великолепно понял Эйнштейна. Конечно, разве он мог допустить, что все это чистейшей воды блеф, с одной стороны. И хитрейшее подтверждение главного – свет обогнать ничто не может, не хватит энергии Вселенной, если вдруг кто-то изобретет такой двигатель, с другой стороны! Правильно сказано и о том, что Эйнштейн «не признавал многие положения квантовой „теории“. Да никакие положения он не признавал, кроме своих! Эйнштейн думал, что, „напугав“ коллег, своим толкованием квантовой „теории“ – все и остановится! Но, тут появился Эрвин Шредингер. Пусть его „подмяли“. Но, много других. Вот, ваш „сосед“, японец Акира Тономура, тот самый, который на съезде физиков, занимающихся квантовой теорией после Эйнштейна, когда ему заявили, что без Эйнштейна он, Акира, всего лишь „бесполезен, как один сапог!“, отпарировал: „Да, согласен: один сапог бесполезен… Но, я-то – десять сапог!!! Мне Эйнштейн не нужен!“ И предложил свою теорию (не выходя из обувных понятий!) единого поля, которую назвал „шнурки“! Был такой известный русский и советский поп – отец Павел Флоренский. Он раскусил Эйнштейна сразу! И написал капитальный труд „Столп и творение Истины“… Был расстрелян НКВД по доносу… При желании можно найти эту интереснейшую книгу. У меня она есть, но я дам ее читать только у себя дома!» Как-то, после банкета в честь Эйнштейна с большими возлияниями, Альберт признался: «Математика – это единственный способ провести кого угодно, даже самого себя за нос!»…

…«Отлично! С Альбертом Эйнштейном вы разделались, но пора и переходить к нашим баранам…»

«Ты, Володя, кого называешь „баранами“ – женьшень или японцев? Я, все-таки хочу сначала выдать вам тайные секреты японцев в отношении ловкой эксплуатации нашего Мироздания!.. Вы никогда не задумывались, почему японцы, живя в прямом смысле на вулкане, никогда не пытались сменить место жительства? И Китай давно могли бы заселить, переехать туда всем народом… Да и у России попытаться оттяпать часть хорошей земельки… А, они – за какие-то три скалы, что в Тихом Океане, называемые „Курилы“, не подписывают с нами мирный Договор!..»

«Я на одной конференции по судебной медицине познакомился с коллегой, работающим в Николаевске-на -Амуре, – неожиданно вмешался в умный разговор Сергей, – удивительная у него судьба! Его отца, летчика-разведчика, который летел по приказу Сталина проверить, как обстоят дела, чтобы наши войска, как было обговорено на Потсдамской Конференции, заняли Курилы и Хоккайдо. Американцы в японских самолетах сбили нашего разведчика. Он упал на один из островов Курил Шикотан… Так вот, японский гарнизон, охраняющий Курилы, сдался ему! Отремонтировал его самолет и подлечил его самого… Потом шлюпки, на которых японцы покидали Курилы, разбомбили американцы, которые сбили нашего летчика-разведчика… Хоккайдо досталось американцам… Сталин позвонил Трумэну и сказал, когда американцы оккупировали Хоккайдо:

«Мы так не договаривались!»

Сталин уже знал, что у Трумэна был план сбросить на СССР 40 атомных бомб… Так вот, мой коллега, сын этого легендарного летчика-разведчика, вскрыл труп толи родного, толи двоюродного брата императора Японии, подписавшего Акт капитуляции, Нихон-но коуфуку… Я все думаю, о невидимых нитях… судьбы!..»

Было около 18 часов. В тайге темнота, хоть глаз выколи, наступает стремительно. Все, конечно, зависит, в какой фазе луна и насколько чистое небо. Профессор Фруентов неожиданно встал изо стола, и ничего не сказав, вышел на террасу. Через минуту он вернулся со словами:

«О, как нам везет! Ветер с Океана, значит, небо будет чистое, звездное. Сегодня пойдем собирать женьшень!»

Так просто сказал, как если бы речь шла, ну, например, о черной смороде, что росла по берегу речушки, окантовывающей всю усадьбу. Эта речушка брала начало из-под земли и где-то в тайге под землю уходила. Но, после сильнейших разливов Амура, Уссури и Самарги эта безымянная речушка превращалась в реку, шириной в некоторых местах до полукилометра. Глубина в ней бала стабильна до трех метров. Сережа с малолетства, просыпаясь, с растущей рядом громадной вековой черемухи, нырял в «свою» реку вниз головой без опасения. Зимой, при минус 35—45, прорубал в реке огромный прорубь, как раз напротив черемухи, и также, как в теплые месяца, проснувшись, нырял в него «ласточкой»… Баба Люба брала с речки воду и для себя, и для скота, зачерпывая деревянной двухведерной бадьей. А для разливов, как в европейских замках, усадьба Хорошко имела навесные деревянный мосты из дубового горбыля, обитого гладко выструганными половыми досками. Мосты удерживались и опускались при помощи лебедок. Два – вручную, а к двум Сережа примастерил электромоторы… Да, вода в речке была как крепко заваренный чай, но абсолютно прозрачная. Сережа еще по молодости напускал туда сомов, налимов, сазанов, карасей, щук, касаток, плотву – наловил сачком в Самарге. Рыбы расплодилось, хоть руками лови или на голый крючок. А откуда появились раки – ни баба Люба, ни Сережа не знали. Их тоже было тьма. Когда баба Люба черпала бадьей воду, она непременно проверяла, не попались ли раки? И, засучив рукава, вылавливала их, выбрасывая обратно в реку. Во время разливов, если они, разливы, совпадали с временем нереста красной рыбы, то рыба, высунувшись гордо на треть из воды, шла по реке. Иногда – выбрасывалась на берег… Баба Люба тогда дежурила по 24 часа в сутки, чтобы собирать одуревшую кету и горбушу, и бросать назад в реку. Хорошко рыбу ели редко, хотя в подполе всегда стояли дубовые бочонки с красной икрой и семужного посола жирной кетой. Конечно, рыбу и коптили, и сушили. Коптили для себя, сушили для собак… Но, это так, отступление. Дело в том, что слова профессора Николая Константиновича Фруентова, заведующего кафедрой фармакологии ХГМИ, повергли все в некую растерянность. Даже старожилов – бабу Любу и Сережу! Ночью, в тайге, искать женьшень, да еще всем, – девочки вообще никогда в жизни даже на картинках его не видели…

«Не только можно, но нужно! Именно ночью, при звездах, как делают профессионалы-следопыты, – читая одинаковые мысли всех присутствующих, даже такого бывалого таежника, как Всеволод Петрович Сысоев», – твердо сказал Фруентов, жестоко улыбаясь! Несмотря на то, что лицо его, парализованное, никогда не меняло выражение, но все же воспринималось, в зависимости от того, что и как он говорил, весьма по-разному. Улыбка могла быть: одобряющей, равнодушной, насмешкой, сарказмом, теплой или холодной, и, самое страшное, зловещей! Вероятно, все зависело от его, очень подвижных, черных, как у цыган, глаз и тяжелых век…