Валентин Зверовщиков - Корова Стеллера, или Проверка правописания по-французски

– Да, я не Александр Николаевич Островский! И даже не Короленко!

Николай Владимирович не выдержал и всплеснул руками.

– Ну, кто же спорит с тобой, матушка ты моя!

– Вот! Вот! И ты туда! – Софья Михайловна отбросила со лба полотенце и опрокинулась лицом на подушку. – Убийцы, убийцы!!!

Николай Владимирович тяжело вздохнул и, погладив жену по затылку, просто сказал.

– Какие ж мы с тобой убийцы? Убийцы вон Ивана Генриховича убили и прячутся теперь как тати хитровские.

Софья Михайловна притихла и в страхе посмотрела на мужа.

– Ты уверен?

Но Николай Владимирович уклонился от прямо поставленного вопроса.

– А ты еще лучше спектакль сделаешь, я верю. Такое кабаре во французском штиле, где всё вертится и ходуном ходит. Помнишь, в «Савое»?

И тихонько запел слегка надтреснутым голосом запомнившуюся им обоим шансонетку, слышанную в приамурском ресторане.

– Спи, голубь мой, постарайся заснуть.

Софья Михайловна облегченно выдохнула, закрыла глаза и горестно прошептала:

– Значит, все-таки убили… За что, Господи Всемогущий, Пресвятая Параскева Пятница?

Невыспавшийся, злой и голодный, только чаю хлебнул, Павел Михайлович поспешил с денщиком Белугиным на берег. Обыкновенно носил за ним портфель Кузьмич, но сегодня чиновник особых поручений держал его самостоятельно, потому что в нём лежала карта государственного значения.

Вообще-то в городскую акваторию редко заходили киты, но случалось, что и касатки стаей гуляли вдоль берега, и морские львы заплывали отдохнуть в мягких и спокойных водах бухты.

Солнце стояло высоко, и берег полуострова казался с борта катера каким-то тропическим раем. Буйная свежая и яркая растительность закрывала сопки с головой. Наверху притаился туман с океана, готовый в любой момент обрушиться вниз. Берег противоположной стороны в дымке не виден, поэтому сопки и вулканы словно выплывали ниоткуда, из какой-то тайской сказки.

Клочков никак не мог привыкнуть к тому, что цвета здешнего края постоянно менялись по погоде – на дню по нескольку раз. Как в детском волшебном калейдоскопе. Встряхнешь его, и рисунок меняется на неузнаваемый. Лазурный и прозрачный над розовыми сопками небосвод на глазах становился глубоким синим с фиолетовыми облаками, и глаз не успевал привыкнуть к этому блеску, как всё враз затягивало тяжелым свинцом с белеющей кромкой горизонта.

На носу катера стоял Отец Дорофей, молодой иеромонах камчатской епархии и вслух декламировал собственные стихи.

– С праздником, Павел Михайлович!

Ротмистр понял, что сегодня очередной церковный праздник, не вспомнил какой, но ответил улыбкой. Он чувствовал душевное расположение к нему. При всем том, что Отец Дорофей всем сердцем любил этот Богом забытый край, но климат его капризный ему не подходил. Он часто болел простудными заболеваниями и просился у владыки Нестора благословить его в южные широты на горькие миссионерские хлеба.

Когда они на самодельном катере, сделанном из баржи, добрались до места, вокруг кита уже кипела работа. Кит в длину двенадцать саженей поражал воображение своими размерами.

– Экая безобразная туша, а, Павел Михайлович? – воскликнула Софья Михайловна, едва сошли на берег.

Всё тело кита было покрыто короткой серой щетиной, которая лосниласъ от проникавшего через тонкую кожу жира. С помощью городового Матвеева, галантно подавшего ей руку, губернаторша поднялась с хвоста, и прошла в изящных прюнелевых ботильёнчиках, как по крутой кавказской горе, по спине кита сорок восемь шагов.

– Не поскользнитесь! Осторожно! – со всех сторон подавали ей советы, тем не менее все – и горожане, и камчадалы – любовались отважной и красивой женщиной на этой чудовищной горе.

– Каково впечатление, Софья Михайловна? – спросил снизу старший делопроизводитель канцелярии Михельсон.

– Грандиозное, Семен Фридрихович, – звонко отвечала жена губернатора, который также наблюдал за всем со стороны, прячась в листву от яркого солнца. – Ощущение, что я хожу по туго набитой подушке. Ноги скользят и вдавливаются в мягкое тело. Идите ко мне!

– Нет уж, увольте, я отсюда налюбуюсь, – ответил Михельсон и, сняв фуражку, вытер вспотевший лоб.

Отец Дорофей ходил вокруг монстра, всплёскивал руками и ахал.

– Нисколько не пахнет, господа, то есть, он еще недавно был жив. Боже ж мой, как же это он? Почему? Зачем? Аз не внемлю, не осмыслю. Он же не мог не понимать, что на суше ему приидет смерть?!

– Природа этого явления непонятна, – сказал начальник почтово-телеграфной конторы Королевич. – Но вообще-то знавал я охотника-коряка, который утверждал, что камчатские леминги, у которых каким-то образом пропадал запас пищи, приготовленной на зиму, убивают себя совершенно по-человечески, удавливаясь с помощью веточек, – начальник почты для наглядности раздвинул руками невидимые ветки, засунул туда голову, предварительно зачем-то сняв фуражку, и отпустил. – Вот примерно так, господа, представляете?!

– Что ж это вы на себе этакие страсти показываете, голубчик? – замахал руками Михельсон.

– Так вот я и говорю, что если такая малая тварь способна возвыситься до этакого греческого сюжета, то и кашалотец, думаю, тоже не лыком шит по части ума. Экая у него башка, в ней жить можно!

– Вот так там многострадальный Иов и томился, – перекрестился Отец Дорофей и трижды сплюнул через левое плечо.

Тем временем Софья Михайловна с помощью палки, поданной снизу, дошла до головы чудовища и опустила палку в дыхательное отверстие, из которого кит выбрасывает фонтаны воды саженей до трёх высотой.

– Палка длиной трех аршин, а и до донышка не достала, еще опускать и опускать!

– Диво дивное! – качался на одном месте Отец Дорофей, с ужасом взирая на происходящее.

По обеим сторонам морды кита лежали длинные усища черного цвета, более трёх вершков толщиной, на концах превратившиеся в абсолютную бахрому.

Городовой легко вспрыгнул на тушу и помог Софье Михайловне сойти на грешную землю. И как по сигналу закипела работа.

Казаки с женами, камчадалы целыми семьями взбирались на спину кита и вырезали пилой квадратные куски жира величиною с аршин. И такой-то величины кусками изрезывалась спина в глубину на три яруса!

– Режь ширше, едрёна батона! – кричали мужики.