Валентин Зверовщиков - Корова Стеллера, или Проверка правописания по-французски

И все это был чистый белый, похожий на свиной, плотный жир, а затем уже оставалась жидкая внутренность – ворвань, отвратительно и тошнотворно пахнущая, в которую рабочие остерегались попасть не только по причине запаха, а в ней можно было легко утонуть. Местные жители рубили на берегу деревья, связывали ветки в лестницы и погружали во внутренности кашалота, чтобы сподручнее пилить двуручной пилой как дрова. Каждый нарезывал себе, сколько мог унести. Никто никого не ограничивал. И сколько бы ни резали, работы не убавлялось, даже если бы сюда доставили еще двести человек.

– Просто ешь, не хочу!

Женщины тут же на берегу развели костры, в котлах закипел жир, его засыпали мукой или крупой, что у кого имелось, и эту похлебку тут же ели. Скоро заиграла гармошка. Клочков услышал смех Ляли Петровны, оглянулся кругом, но не нашел. Чумазые детишки в кухлянках с визгом носились вокруг с кусками белого жира в руках и смоктали его с большим удовольствием.

– Тут, я гляжу, и за неделю не управиться, – сказал хозяйственный Михельсон. В руках он держал кусок подкопченного сала, но не решался попробовать. А когда все-таки решился, брезливо сморщился и отбросил в сторону.

– Да, это вам не полтавская свининка, Семен Фридрихович.

Множество собак обрывали у кита кожу с боков и убегали с добычей в прилесок.

– Вот примерно таким образом и закончила свой исторический путь знаменитейшая корова Стеллера, – обмолвился начальник почты Королевич, когда уже все чиновники во главе с губернатором зашли на губернаторский катер. Женщины ушли в нижнее помещение. Мужчины остались наверху покурить.

– Это как? – заинтересовался Клочков.

– Растерзали, – отрезал Королевич, раскуривая трубку.

– А что за корова?

– С рогами, что ли?

– Она в море плавала или по суше ходила? – посыпались вопросы.

Королевич охотно пояснил. В своё время он по просьбе Софьи Михайловны делал в театре доклад на эту тему. Никто на лекцию не явился, тогда Королевич рассказал всё одной Софье Михайловне. И сейчас наступил- таки его звездный час.

– Коровой её назвали потому, что она была большая. До десяти метров экземпляры доходили-с, – начальник почты для убедительности рассказа раскинул руки, как рыбак, хвастающийся уловом. – Из отряда сирен. Без зубов. Пищу перетирала двумя белыми пластинами. Питалась в основном морской капустой. Поэтому её еще называли капустницей. Безобиднейшее существо, господа. Практически не встречающейся в природе доброты-с.

– А как она выглядела? Как морской лев?

– Голова как у большой собаки, большое круглое и толстое тело без лап, и хвост с раздвоенным плавником. Плавала по поверхности. Совершенно беззлобна и ласкова, как дитя. Жили коровы стадами у берегов Командорских островов.

– Не жили, а паслись, – поправил начальника почты Багиров. Королевич кивнул головой в знак согласия и продолжил:

– Больше нигде. Обнаружили их в 1741 году, а зверски убили последнюю в 1768-ом.

– Вы так рассказываете, Андрей Николаевич, будто сами всё это видели и пережили, – вставила замечание в разговор Ляля Петровна, вышедшая на палубу из-за духоты внизу.

– Совершенно верно, уважаемая Ляля Петровна. Сердцем пережил-с. До сердечной боли-с. Вы представьте себе, с открытия вида до её полного истребления прошло каких-нибудь двадцать семь лет! В действительности, это всемирная катастрофа, ужасное биологическое убийство, которое показало миру лицо человека, насколько он опасен, жесток и недальновиден. Убивали из-за еды, конечно. К ней можно было просто подойти на лодке, отрезать кусок мяса и спокойно отплыть, оставив истекающее животное умирать. Так иногда и делали. Из-за больших размеров своих страдала.

На катере воцарилось глубокое молчание, прерванное губернатором.

– Вот очередной пример нашего безрассудного и расточительного к природе отношения. Так же и Камчатку жестокосердно рвут.

– Кто рвёт? Почему рвет? – озадаченно спросил Родунген, протирая пенсне.

– Кто, кто… Да кто ни попадя!.. А то вы не знаете, Василий Осипович? – с досадой проговорил Николай Владимирович и пошел в нижнее помещение. Остановился на нижней ступеньке, поднял лицо и все-таки сказал, хлестнув перчаткой по поручню. – Враги отечества рвут!

На палубе воцарилась тишина. Все поняли, кого имел в виду губернатор, но промолчали. Мотор негромко фыркал где-то внизу под кормой. Уже приближалась городская пристань на сваях, все пассажиры сосредоточились на правом борту для высадки, когда Королевич вдруг сказал:

– Между прочим, во Владивосток через две недели приезжает известная французская певичка Рашель…Рашель…как её?

– Бутон?! – изменилась в лице Софья Михайловна. – Сама Бутон?

– Собственной персоной. Гастролировала в Харбине, милостивые государи, в Хабаровске, нынче во Владивостоке и обратно ай-люлю! – в Америку, а оттель в Парижик!

– Как в Америку? – растерянно сказала губернаторша. – А к нам?

– Рылом не вышли, да-с, – брякнул Королевич, сразу спохватился и поправился. – То есть, я не про вас, Софья Михайловна.

Извинение вышло еще хуже. Багиров рядом радостно осклабился.

– Я в том смысле, что гонорар больно высок. Парижская штучка!

Шумилин первый ступил на трап, подал Софье Михайловне руку и весело сказал:

– Зато у них, лягушатников, киты на берег не выбрасываются – в Париже!

– Очень остроумно и гумно, – опять процедил бывший инженер.

Кто-то прыснул от смеха, громче всех вдогонку Елена Петровна.

В стоячем шкапе на пристани раздавался мощный храп казака Понтрягина, охранявшего таким образом Камчатку от вражеского нападения.

По возвращении в дом Павел Михайлович пришел в изумление. Даже усы его, всегда тщательно расчесанные, встали дыбом.

Все вещи в комнате валялись разбросанные повсюду, ящички в комоде выдвинуты, книги, бумаги сброшены со стола, даже киот висел на одном гвозде, сорванный со своего места.

– Да что же это такое у нас творится?! – возопил денщик Белугин. Пятидесятилетний казак, родом из Усть-Камчатска, он сызмальства такого не видел, чтобы кто в чужом дому такое безобразие вытворял.

– Ничего не трогай, дай посмотреть, – Клочков осторожно, стараясь не наступать на вещи, начал осмотр комнаты в поисках хоть каких-нибудь следов.

– И провод у телефонного аппарата разрезан, – исследовав кисточку обреза, добавил Кузьмич. – Ишь, как подчистую обрезан. Или бритвой аль пареньским ножом.

В окно снаружи нетерпеливой рукой постучали. Ротмистр раскрыл раму, внизу стоял Михельсон, пенсне висело на нитке, галстук съехал на сторону, в глазах испуг. Клочков сразу всё понял.

– Что случилось, Семен Фридрихович? Что-нибудь в канцелярии?