Helene P. Scheglova - Наследник герцога

Элоиза потеряла дар речи. Она никак этого не ожидала.

– Ты была так смела в своих мыслях, когда с моей ноги соскользнул халат… – оказывается, что несмотря на своё внешнее спокойствие и кажущееся безразличие, он полностью читал её мысли. Так вот как он угадал её желание! Но это было не гадание на лепестках ромашки, а простое внимание к жестам, мелочам и мимолётному выражению глаз.

Не разворачиваясь, он живописно сел боком на полу, опершись одной рукой о паркет и развернул голову к Элоизе, которая ощущала, как с каждой минутой всё больше и больше дрожат её руки. Одно дело рисовать античных богов, сделанных из гипса, на практических занятиях, а совсем другое – божественно привлекательного реального человека, к которому кроме всего прочего испытываешь самые нежные чувства.

– Ты не рисуешь? Почему?

– Я… я не могу… – дрожал теперь её голос.

– Я сделал не то, что ты хотела?

– Нет… то есть… ты сделал всё так.

– Тогда что тебя смущает?

Собрав все силы, она взяла в руки карандаш и стала рисовать, заставляя себя не думать о тех нескольких шагах, отделявших от предмета желаний. Эдмон сидел, в этот раз глядя на свою художницу; ей и без того стоило немалых усилий просто находиться рядом с ним, а ещё этот взгляд! Лучше бы ей ослепнуть, только бы не видеть его. Подсохшие волосы юного герцога волнистым шелком ниспадали ему на плечи и спину, и на них лепестками ложились отблески луны, пробившейся через щель в шторах. На его матовую бледную кожу падал свет от лампы, играя бликами, когда фитиль, слегка колыхался от дуновения ветра, врывавшегося в приоткрытое окно. Вокруг него царила атмосфера сродни той, когда стоишь под деревом акации, с которой осыпаются дождем цветки с их пьянящим ароматом, дарующим сладкое забвение. Именно так и чувствовала себя девушка.

– Я закончила… – тихо произнесла она спустя несколько минут.

– Рисуем дальше? – улыбнувшись, спросил он, всё так же сидя к ней спиною и обхватив свои колени руками. Его голова была повёрнута к Элоизе, а его взгляд остался таким же – читающим мысли и бродящим по чужой душе.

Когда она закончила второй эскиз, он сел на кровать и сказал, опустив голову и протягивая ей навстречу руку:

– Иди ко мне… Мне так холодно…

Элоиза подошла к нему сзади, накинула на него халат, подняв с пола, и обняла Эдмона за плечи. Он запрокинул свою голову ей на плечо и снова посмотрел, как тогда.

– Вот думаю, – продолжил он, играя её тоненькими пальчиками, – какую награду мне у вас попросить, юная леди, за свою работу моделью? А? – он улыбнулся и подмигнул ей.

– Поцелуй принцессы вас устроит, сударь? – возвращаясь в своё прежнее настроение, подыграла она.

– А как долго принцесса останется со мною?

– Сколь угодно долго, сударь.

– Тогда… смею предположить, что поцелуй будет долгим… да?

– Да…

Эдмон проснулся рано. Он открыл глаза и попытался вспомнить всё, что произошло вчера поздним вечером. Элоиза… наброски, а он её модель… Сейчас в комнате было пусто и тихо, только часы мерно тикали на стене у окна да птицы щебетали, сидя на ветке дерева, которое росло почти около клумбы. Элоизы не было. Лишь незакрытое на щеколду окно свидетельствовало о том, что она незаметно ушла ещё глубокой ночью. А может, её вообще не было? И ему это приснилось? Последним, что он помнил, был долгий поцелуй и тёплые объятия девушки… и всё. Больше онничего не мог вспомнить.

В комнату постучали, перебив его мысли. Он вылез из-под одеяла, накинув на себя халат, и открыл дверь. Прислуга принесла завтрак. Он поблагодарил и вернулся с подносом обратно в комнату. Подойдя к столу, он обнаружил ещё один набросок, вероятно, сделанный цветными мелками тогда, когда он спал, потому что он его не помнил: он вполоборота лежал на постели из красных роз. Внизу было написано несколько строк: «Ты был так прекрасен, что я не удержалась. Надеюсь, тебе понравится. Я люблю тебя… Элоиза.»

Он улыбнулся – всё-таки это был не сон – и положил рисунок обратно на стол, абсолютно не беспокоясь о том, что его могут увидеть; навряд ли сегодня кто-то зайдёт к нему в комнату. В этот миг над ним властвовала беспечность, и он не хотел думать о чём-то, грозящем ему неприятностями.

Он быстро поел, оделся, собрав всё необходимое к уроку, и пошёл в здание, где проходили занятия. В это время в классе было всего несколько человек. Одни разговаривали между собою, другие что-то рисовали. Милле тоже был в классе. Движением головы он позвал Эдмона к себе. Пока он шёл, тысячи предположений роились в голове юного герцога, вплоть до того, что Милле уже обо всём знает и сейчас ему устроят скандал. Но скандала не было. Милле, даже когда хотел выругать кого-то, оставался спокоен и невозмутим, а его замечания звучали холодно и неторопливо безо всякого крика. Кроме того, он не хуже Эдмона читал по глазам и подмечал малейшие движения, как истинный учитель фехтования. А ввиду его опыта и возраста, скрыть свои чувства ему был о намного проще.

– Как спалось этой ночью? – спросил он. Взгляд его словно пронизывал всё сознание молодого человека.

Эдмон сглотнул.

– Хорошо…

– Вы, вероятно, меня не слушали вчера, молодой человек, – Эдмон понял, что Милле о чём-то догадывается.

– Я…

– Вы сегодня будете наказаны, – произнёс он немного громче. Несколько присутствующих в аудитории оглянулись. Им стало интересно, за что наказывают самого одарённого художника в их классе. Все уже видели работу Эдмона, висевшую здесь же, на стене, у выхода, в качестве работы для примера. Те, кто обратил внимание на замечание Милле, были в недоумении. Их любопытство брало верх над необходимостью не вмешиваться в чужие дела.

Тяжёлое молчание овладело Эдмоном. Но это длилось всего минуту, ибо если рассуждать логически, то кроме Милле, никто не знал, о чём идет речь. Эдмон поклонился и занял своё место. Молодой герцог угадал: никто ничего не понял, но каждый хотел бы знать, почему совершенно новенькому ученику устраивают взбучку без видимых на то причин.

Юноша был замкнут во время занятий; пока никто не решался подойти к нему и напрямую поинтересоваться его проблемой. Некоторые иногда поворачивали к нему голову, словно для проверки, как тот себя ведёт, но были удивлены абсолютным спокойствием и невозмутимостью. Когда урок подошёл к концу, все стали расходиться, не упуская шанса взглянуть в сторону мольберта лучшего ученика в классе.

Четыре человека стояли позади Эдмона и любовались натюрмортом, выполненным в графическом стиле настолько идеально, что подобное смог бы создать лишь профессионал с большим опытом в живописи. Подошёл Милле.

– Неплохо, – жестко произнёс он, – но хуже, чем вчера.