Иван Плахов - АдрастеЯ. Или Новый поход эпигонов

Только один раз, на майские праздники, накануне Пасхи, когда муж ее особенно сильно избил, Прасковья пожаловалась на Егорова своему духовнику, всё тому же отцу Анатолию.

Отец Анатолий выслушал ее не без интереса, но неожиданно осудил ее поведение как греховное, мол, нельзя ябедничать на супруга, и не допустил Прасковью к пасхальному причастию. Та проплакала всю ночь, горько переживая обидную несправедливость. Наутро успокоилась, а во время утренней молитвы на нее снизошло внутреннее озарение. Прасковья поняла, что ее страдания очищают не только ее саму, но и весь окружающий мир, что она просто обязана ни в чем не перечить мужу и смиренно принимать и исполнять все его причуды. Курица не птица, баба не человек, она лишь мужнина собственность, его раба навеки, призванная в этом мире смирением спасти его душу, а через это заодно и свою.

По утрам, когда муж уходил на работу, она отмаливала свои и его грехи, в то время как Дмитрий Сергеевич, отчаянно матерясь, решал с приятелями проблему утреннего похмелья и распределения нарядов на своем участке вместе с главным инженером ДЭЗа.

Так было и сегодня, с той лишь разницей, что еще с вечера главный инженер велел Дмитрию Сергеевичу с утра, до начала утренней планерки, заглянуть в подвал дома №66, корпус 6, и проверить, открыты ли вентили горячей воды. Жители дома уже несколько дней жаловались, что у них в кранах не хватает напора.

Отомкнув ключом низкую, обитую мятым железом дверь подвала, Егоров вначале не заметил ничего необычного. Повернул заглушки, которые почему-то были наполовину закрыты, и только на обратном пути, пробираясь между хитросплетениями труб и жестяных коробов воздуховодов, увидел, что на полу смутно белеет неясный силуэт голого человеческого тела.

Подойдя поближе к телу – из тревоги, что в подвал пробрались бродяги, устроили ночлежку и сейчас он наверняка застукает одного из них, – Егоров к своему ужасу обнаружил нечто прямо противоположное: обезглавленное женское тело. Оно лежало на полу, широко раскинув руки и ноги, черной дырой зиял вспоротый живот, а вокруг валялись куски то ли кишок, то ли внутренностей.

– Так как вас зовут? Представьтесь, пожалуйста, – подчеркнуто строго произнесла Фролова, доставая из сумочки блокнот с шариковой ручкой, чтоб записывать показания свидетеля.

– Да я вроде бы вашим уже всё сказал, разве они не передали? – удивленно протянул слесарь, неловко переминаясь с ноги на ногу и теребя свою потертую ушанку, которую он зачем-то снял и держал в руках, нервно дергая завязки.

– Теперь вы, свидетель, разговариваете не с ними, а со мной. Я следователь районной прокуратуры Фролова Ольга Эдуардовна, и мне поручено вести это дело. Сейчас я запишу ваши предварительные показания, а завтра вызову к себе еще на один допрос, там составлю протокол по всей форме, который вы подпишете. Учтите, что вы будете нести уголовную ответственность за каждое слово в протоколе. А сейчас же наш разговор предварительный, ни к чему не обязывающий. Тем не менее, считайте его началом завтрашнего официального разговора. Итак, повторяю. Представьтесь, пожалуйста. Как вас зовут, где и кем работаете?

– Да я что, я ничего. Неужто я не понимаю, что это дело официальное. Димитрий я, Егоров, по отцу Сергеевич. Работаю слесарем в ДЭЗе, вот уже двадцать лет и три года. В армии служил, женат, но Бог детей не дал. Вот так один с женой и доживаю век свой. Но Господь милостив, даст Бог, нас добрые люди никогда не оставят. Вот на днях свояк приезжал, самогону знатного привез…

– Дмитрий Сергеевич, – прервала его Фролова и удивленно подняла глаза, – какой самогон? Я вас про убийство спрашиваю, понимаете? Мне ваша биография совершенно не нужна. Женаты вы или нет, есть у вас дети или нет. Тем более меня не интересует ваш свояк.

– Так это вы зря. Брат у Прасковьи, жены моей, знатный мужчина, в Немчиновке живет. У него там свойский дом, два поросенка, кролики. А первач у него – просто чудо. Прозрачный, как Божья слеза, а крепкий, как гнев Ильи Пророка. Вот он, значит, вчера приехал и угостил…

– Дмитрий Сергеевич, вы русский язык понимаете? Я вас о чем спрашиваю? – снова перебила его Фролова, раздражаясь: ей начала надоедать пространная речь слесаря не по делу.

– Обижаете, товарищ-гражданочка следователь, как это мы русскую речь не понимаем, мы православные, крещеные, по отцу и матери русские. Меня еще никто за еврея не принимал, вот моя наружность, вся здесь, при мне. У меня задних мыслей нет, енто же грех большой – камень за пазухой держать; в лицо ближнему говорить одно, а делать другое. Я что знаю – то и говорю. Вы меня не торопите, мне нужно всё точно вспомнить, чтоб вам помочь. Вон что по всей стране деется – жиды народ режут, кровь сосут, русскому человеку уже даже стыдно стало сказать, что он русский, а вы, власть, ни хрена, прости Господи мою грешную душу, не делаете, только жидовское иго защищаете.

– Гражданин Егоров! – разозлилась Фролова. – Это не митинг коммунистов, а здесь не Красная площадь! Я расследую убийство, понимаете – убийство! Мы стоим рядом с подвалом, где убили человека! Вы зашли сюда и первым увидели тело жертвы. Меня не интересует, что вы думаете о евреях, правительстве, самогоне и свояке. Мне нужна только информация. Рассказывайте. Что вы увидели на месте преступления? Заметили ли что-то подозрительное? Или кого-то подозрительного? Ничего больше. Я ясно объясняю?

– Да уж куда яснее. Я как вас увидел, так сразу понял, что вы не нашего поля ягода, не православная. Небось теперь еще меня, русского человека, начнете обвинять, что я чью-то невинную душу погубил. Давно жидам русские люди не нравятся, особенно такие, кто в Господа нашего Иисуса Христа верят, кто власть безбожную обличает. Давно власть антихристова, большая и малая, простого русского человека Дмитрия Сергеевича Егорова норовит уличить, схватить да в тюрьму посадить. Да мы люди маленькие, но Богом целованные. Наши волосы, по слову Спасителя, все на головах сочтены, нам заранее все грехи прощены. Хотите меня обвинять – обвиняйте, только я никого не убивал.

– А может, это действительно вы убили? – неожиданно спросил Вешняков. Он незаметно подошел к говорящим и молча стоял и внимательно слушал нелепый разговор свидетеля и следователя. – Покайтесь, Дмитрий Сергеевич, снимите грех с души. Тогда и вам, и нам хорошо будет, а?

– Да вы что, едрена вошь! Хотите сказать, что я эту бабу убил? – совершенно опешив и растерявшись, чуть ли не плача от испуга, пробормотал слесарь; скукожился, испуганно вжал голову в плечи. – Да вы что, люди добрые, да никак я не мог, вот вам крест, – и суетливо перекрестился три раза, – да не мог я, честное слово, не мог. Я как тело нашел, так сразу бросился к нашему главному инженеру, Ильясу Раильевичу Газизову, а он уж вам позвонил. Я что, я человек маленький. Зачем мне кого-то убивать? Это грех перед Богом и людьми, его не отмолишь.