Маргарита Минина - Марго и демиург. Роман

– А что испытываешь ты, Марго, когда так вот глядишь на меня снизу?

Я задумалась, а потом сказала:

– Наверное, испытываю что-то похожее. Только наоборот. Я действительно чувствую какое-то унижение, но только очень волнующее… и сладкое. Вашу, АМ, безусловную надо мной власть. И покорна в этот момент, как рабыня.

– А знаешь, Марго, я тут внезапно понял, что в песне «подмосковные вечера» описан тот же минет.

– ????

– Ну как же, вспомни – «Что ты, милая, смотришь искоса, низко голову наклоня.»

Я засмеялась: – Да, и вправду похоже.

– И дальше – «Трудно высказать. Нет, не высказать, все что на сердце у меня-я-я» – последнюю строку АМ пропел, явно пародируя. – Автор чувствует в точности то же, что и я – в этот момент.

С тех пор и до сего времени, когда я слышу эту песню, в голове у меня невольно возникают образы один скабрезнее другого…

***

Иногда я со стыдом представляла себе, что бы почувствовали мои родители, узнав, какой огромный путь проделала их доченька за пару месяцев – от полной и, пожалуй, даже чрезмерной невинности до почти ничем не сдерживаемого бесстыдства (которое я предпочитала именовать раскрепощенностью), от неумения целоваться до оральных манипуляций с мужской сарделькой. Я сама поражалась и невольно ужасалась стремительности своего развития в сторону того, что еще недавно казалось мне грязным и неслыханным развратом. И старалась об этом не думать. А если и думала, то говорила себе: «Это же моя первая и наверняка последняя любовь. Единственная и главная в жизни! Понятно же, что я уже больше никогда и никого не полюблю. А разве можно запачкаться, если ты доставляешь радость и наслаждение самому любимому на свете человеку? Конечно, нет…»

Да, пусть он тянет с тем, чтобы меня «взять», и я все еще хожу в девственницах… Но ведь разрядку-то я ему, моему любимому, приношу? И он разряжается. Да еще как! Стало быть, не импотент? Ну, ничего, в следующий раз я его соблазню. А когда этот следующий раз? Ага, в ближайший вторник. Отлично, уж тогда ему не отвертеться.

***

– Марго, а почему вы решили не расписывать каждый этап вашего «совращения», как вы его называете, последовательно? Ведь такие описания – это «хлеб» для эротических историй, к которым явно тяготеет ваш текст.

– Просто не вижу смысла подробно останавливаться на каждом этапе той технологии совращения, которая и без меня каждому (и каждой) хорошо известна. Все без исключения рыцари и их более или менее прекрасные дамы проходили через это. Ведь этот самый первый и самый важный для девушки «раз» протекает примерно одинаково.

– Верно, эту технику издавна сравнивают с осадой крепости.

– Ага, избитое сравнение. Но довольно точно описывает весь процесс с начала и до того почти неизбежного хэппи-энда, когда запыхавшийся, но счастливый победитель водружает свой потрепанный и изрядно политый кровью и прочими выделениями флаг над поверженным «Рейхстагом».

– Что ж, образ яркий, но какой-то неаппетитный.

– А вы эстет?

– В некотором роде. Но дело не в этом. Вы уверены, что исход этой осады всегда предопределен?

– Уверена! Поэтому и сравнение с крепостью хромает в том смысле, что защитникам реальных крепостей иногда удается отбиться. В случае осады женского тела это не происходит практически никогда. И по очень веской причине – защитницы не меньше, чем осаждающие, желают, чтобы крепость пала. Не верите? Спросите милых дам! Им ли не знать, что мы боимся, стыдимся, стесняемся, но при этом тоже хотим, чтобы приступ «крепости» завершился не просто успехом, но ее полной и безоговорочной капитуляцией? И я тому живой пример.

– Эх, где же романтика? Получается, что все эти столь эмоционально насыщенные и полные пикантных подробностей вечные истории – всего лишь игра в поддавки?

***

Между тем, время премьеры нашего «Отелло», неуклонно приближалось. Вначале мы планировали его сыграть под Новый Год. Потом отложили на конец января. Несмотря на то, что к нам присоединилось несколько новеньких, которые не должны были выходить на сцену, зато вызвались шить костюмы (балахоны), рисовать декорации, работать гримерами и даже суфлировать в случае необходимости, работы еще оставался непочатый край. Мы уже давно репетировали без текста в руках, ибо каждый знал свою роль назубок. КА мы, в конце концов, уговорили, и он уже вовсю репетировал единственную заглавную роль.

Правда, по требованию АМ ему приходилось на сцене снимать очки. Оттого его движения тут же становились очень осторожными и неуверенными. Но АМ убедил его и нас всех, что так гораздо лучше. Ведь наш Отелло так и должен был себя держать – неуверенно – когда вокруг неразличимые, но враждебные маски. В тщетной попытке отыскать свою единственную он должен ощупывать лица всех встречных, как слепой. Мы, хотя уже десятки раз это наблюдали, не могли сдержать восхищения и разражались аплодисментами в тех сценах, которые особенно КА удавались.

Я уже давно чувствовала себя «примой» и часто сама подсмеивалась над собой: «Прима и, ха-ха, любовница главрежа. Ну, почти любовница…» И этот мой тайный статус мне, если честно, очень нравился. Словом, я все время норовила сыграть повыразительней, «тянула одеяло на себя», как с упреком выговаривал мне КА, несколько раз тщетно просивший меня не выпендриваться. Однако вскоре они нашли на меня окорот, пригрозив, что просто вычеркнут из числа исполнителей, ибо я, видите ли, «ломаю им концепцию». Угроза подействовала, и я тут же угомонилась и стала вести себя, как шелковая. То есть, перестала хоть чем-то выделяться из числа других, неотличимых друг от друга масок.

Единственное, что мне никак не удавалось, это – не замечать АМ. Я то и дело непроизвольно бросала на него долгие взгляды, в которых, боюсь, очень легко можно было прочитать мои чувства. Как бы я ни пыталась их скрыть. Дошло до того, что ко мне подкатилась Элька и сердито зашипела:

– Слушай, Марго, веди себя малость скромнее. Я не знаю, что там у тебя с АМ, да и знать не хочу. Мне-то что? Но ты так на него смотришь, что девчонки уже начинают шептаться. Тебе это надо?

Элька со мной в таком тоне никогда не говорила. Я отчаянно покраснела и замотала головой.

– Ну, вот то-то, – сказала она и отошла, а я с этих пор старалась смотреть на кого угодно, но только не на АМ, хотя мне это давалось с очень большим трудом.

«Ч-черт, черт! – думала я: – Если уж Элька сочла возможным мне сказать такое напрямую, значит, дело зашло слишком далеко. Веди себя осмотрительнее и приличнее, Марго!».

Я неотрывно думала об АМ и нетерпеливо ждала каждой новой встречи у него дома. Я даже злилась на репетиции, из-за которых эти встречи происходили все реже. Хотя, конечно, предложи мне кто тогда отказаться от театра ради встреч, я, не колеблясь, отвергла бы это.