Маргарита Минина - Марго и демиург. Роман

***

Мои родители по-прежнему ничего не замечали. Кстати, через 2 дня после того, как я впервые в жизни практиковала минет, моя мама после родительского собрания «подробно и откровенно» поговорила с АМ о его воспитаннице и выразила обеспокоенность по поводу снижения моих отметок. АМ еще сильнее обаял ее и совершенно успокоил на мой счет. Он сказал, что я прекрасная девочка (ха, ему ли не знать?) и даже опережаю сверстниц в развитии (интеллектуальном, разумеется, а вовсе не в том, о котором читатель мог бы подумать). К тому же, он замечает, что ей (мне) удается успешно изживать некоторую чрезмерную робость, которая раньше мешала ей (мне) раскрыться. И сейчас я, по его мнению, веду и чувствую себя намного свободнее, чем прежде (и ведь ни слова не соврал, подлец!). И эти позитивные изменения явно идут мне на пользу.

Словом, родители могут лишь гордиться такой дочерью. А отметки? Что ж, отметки – дело наживное. Вы же не сомневаетесь, Жанна Вячеславовна, что она с легкостью наверстает возникшие пробелы? Про романы на стороне АМ не слышал, и ничего подобного не замечал. Славик? А что Славик. Милый хороший мальчуган, но, конечно, сугубо между нами, он ей, конечно, не пара. Он, АМ, конечно, будет с утроенной энергией наблюдать за Маргаритой, и если появится что-нибудь необычное и тревожащее, незамедлительно поставит в известность ее родителей. Но это вряд ли, так что им совершенно не о чем беспокоиться.

АМ подробно и, похохатывая, доложил мне об этом разговоре. Я даже немного обиделась, так как почувствовала в его словах скрытую издевку над моими горячо любимыми родителями. Но он заверил меня, что ничего, кроме глубочайшего уважения, к ним не испытывает. Тем более теперь, когда наши с ним отношения «зашли, э-э-э… довольно далеко. Но, согласись, Марго, это забавно, когда родители взрослой (ну, почти взрослой) дочери делятся своими тревогами с тем, кто в каком-то смысле знает ее намного ближе и… интимнее, чем они сами. И если бы они узнали об этом, вот тогда бы начали бить тревогу и подняли такой шум, что ни мне, ни тебе, Марго, не поздоровилось бы. Так что будь бдительна и не соверши случайно какого-нибудь прокола ».

Ну, разумеется, дорогой АМ, «оп чем речь». Я, вообще, в это время пребывала в прекрасном настроении. Особенно после того, как до тонкостей освоила процедуры, приносящие ему вожделенную сексуальную разрядку.

***

– Да, забавная выходит история. «Лолита» наоборот, рассказанная самой героиней, а не ее многоопытным соблазнителем.

– Вы шутите? Я как раз перечитала стопку уже исписанных страниц и пришла в отчаянье. Я прежде совсем не задумывалась о жанре моей рукописи. Но где-то в смутных грезах рассчитывала, что из-под моего пера выйдет…

– Неужто роман воспитания? Да, жанр нынче практически забытый. Цель едва ли достижимая, но делающая честь вашим амбициям и храбрости.

– Не смейтесь, пожалуйста…

– Я и не смеюсь. Разве что слегка… Современная Лолита сама пишет роман, проникнутый тонкой рефлексией и сдобренный по-женски мягким юмором. Благороднейшая задача!

– Голос, вы опять насмехаетесь? Впрочем, как говорится, «художника обидеть каждый может…» Боюсь, из-под моего пера выходит откровенная порнуха.

– Какая же тут порнуха?

– Однобоко как-то получается. Вместо развития души – ускоренное созревание всем известных эрогенных зон. Словом, если уж вам так нравится слово «воспитание», то это воспитание похоти.

– Не все сразу, Марго, не все сразу… Героине еще предстоит долгий путь.

– Ага, героине! С крошечным умишком и кругозором каракатицы! Ведь что обидно? Я ведь вовсе не претендую на создание высокой литературы, а всего лишь на написание женского романа (как говорится, почувствуйте разницу!).

– Ах уж мне эти вечные авторские терзания! По-моему, вы беззастенчиво напрашиваетесь на комплименты. Но от них я пока воздержусь. Замечу только, что для автора докладной записки вы пишете превосходно!

***

А сразу после зимних каникул АМ словно подменили. Он вдруг стал раздражительным, взвинченным, то и дело срывался на крик. Причем, не только во время репетиций, но и на уроках, чего раньше никогда не случалось. И внешне он был не похож сам на себя. Лицо опухшее, темные мешки под глазами, да и сам взгляд стал какой-то потухший. А на подбородке и на скулах впервые с момента его появления в школе стала заметна щетина. Куда-то исчезла летящая походка, шаг стал тяжелым и неуверенным, как будто он шел через болото, нащупывая кочку, на которую можно поставить ногу. По сторонам он не смотрел, а лишь себе под ноги. На наши приветствия не отвечал. Я тревожилась, что с ним (или с его близкими?) случилось какое-то страшное несчастье. Просто вся извелась. Дважды мне удалось подойти к нему, когда никто не видел, и спросить: «Что случилось, АМ? Вы не заболели?» Оба раза он сухо и недовольно отвечал, даже не взглянув на меня: «Все в порядке. Тебе показалось».

– А во вторник вечером мне… приходить? Как вы, э-э-э… назначили? – пискнула я. (Да, речь шла о том самом вторнике, когда я твердо решила стать его целиком).

– Приходи, раз назначено, – чуть ли не с издевкой ответил он, и прошел мимо меня, по-прежнему уставившись себе под ноги. А я стояла, как оплеванная, и изо всех сил боролась со слезами обиды и стыда, моментально навернувшимися на глаза.

Разумеется, не я одна заметила внезапную метаморфозу, случившуюся с АМ. В классе и на репетициях она стала чуть ли не главной темой, обсуждавшейся на все лады. Актеры были в недоумении и терялись в догадках. Все, кроме Ленки Павловой.

А чего тут непонятного? – громко спросила она, нагло уставившись на меня, так что я не выдержала и отвела глаза. – У столь любимого всеми, а особенно, НЕКОТОРЫМИ (это слово она выделила особо) АМ заурядный запой. Я же вас предупреждала о театральных нравах.

– С чего ты, Ленка, это взяла? – раздались удивленные голоса.

– С чего взяла? – победоносно выпалила Павлова, продолжая с нескрываемым злорадством смотреть только на меня. – Да посмотрите на него, он же ходит как пьяный. А особо к нему приближенные могут его и обнюхать, чтобы убедиться – от него разит за версту!

Я хотела ей «врезать», но не могла выдавить ни слова. За меня это сделала Элька:

– Ты, Ленка, лучше попридержи свой грязный язык! Самой же потом будет стыдно…

– Вот еще!.. – фыркнула Павлова и торжествующе удалилась, чувствуя себя победительницей. Это, вообще, был ее фирменный стиль – вылить как можно больше яда, а потом невозмутимо удалиться, оставив за собой последнее слово.

***

Действительно, именно эта ее, ничем вроде бы не подкрепленная, версия о запое АМ как-то незаметно стала господствующей. И очень скоро (а именно во вторник, когда после долгих колебаний я все-таки пришла к АМ) мне пришлось в полной мере ощутить и признать ее правоту. Впервые за все время нашего знакомства АМ предстал передо мной в несвежей майке, на которой проступало жирное и еще влажное пятно, и в мятых штанах. Я вспыхнула от неожиданности, впервые увидев в столь затрапезном виде моего всегда элегантного героя. Он сразу, едва я успела скинуть свою дубленку, потащил меня на кухню, где на столе, кроме пустой на две трети бутылки водки и большого граненого стакана, не было ничего. Нет, еще полузасохшие куски черного хлеба и кастрюля, из которой торчала щербатая деревянная ложка с почти неразличимым рисунком.