Татьяна Богатырева - Любой каприз за вашу душу. Нью-Йорк

Меня опять залило жаром от всплывшей перед глазами картинки: я сижу на коленях у Бонни, спиной к нему, его член во мне, его ладони ласкают мою грудь, а Кей – между ног, моих и Бонни, вылизывает нас обоих там, где наши тела соединяются.

Я едва подавила стон, так это было горячо, сладко и откровенно. И в глазах Кея я отчетливо видела: он тоже все помнит в подробностях и знает, что я помню, знает, что я хочу повторить. Прямо сейчас.

– Мне нравится, когда ты говоришь: «Бонни». – Он раздвинул коленом мои ноги (на самом деле они раздвинулись сами, и сами обхватили его за бедра), навис надо мной, касаясь головкой, но не входя внутрь. Коснулся губами моих губ, чуть прикусил нижнюю, тут же лизнул. – Хочу вас обоих. Вместе.

Его хрипловато-задыхающийся голос отозвался во мне жаркой судорогой желания – отдаться ему, сделать все, что он только пожелает, подчиниться ему целиком и полностью. Это было так сильно, что я испугалась. Не знаю, чего, не понимаю… Я смогла только так же хрипло выдохнуть:

– Кей, пожалуйста…

Он не дал мне закончить, поцеловал – жестко смяв губы, ворвался языком в рот, сильнее сжал запястья. Я подалась навстречу, взять его в себя, поймать своего охотника… но у меня не вышло. Он вжался в меня бедрами, так что член оказался зажат между нами, позволяя мне тереться о себя, сам толкнулся и не то зарычал, не то застонал мне в рот, снова прикусив мою губу…

– Пожалуйста!.. – я уже не понимала, чего прошу, все слова растерялись, утонули, их снесло к чертям собачьим. – Кей!..

Он снова толкнулся, прижавшись щекой к моей щеке, прорычав мое имя, и замер. Поднял голову. Тихо велел:

– Открой глаза и посмотри на меня.

Я застонала от разочарования, но послушалась. Все было как в тумане, я видела только его, чувствовала только его, и хотела сейчас же, сию секунду, заполнить сосущую пустоту внутри – им.

– Позвони Бонни. Сейчас.

Плохо понимая, чего Кей хочет, я снова подалась к нему, потянулась губами, позвала:

– Кей, иди ко мне. Ну же, я хочу тебя!

Его бедра дернулись, он на миг прикрыл глаза, сглотнул и повторил:

– Позови к нам Бонни, Роуз. Сделай это для меня.

– Да, Кей… ну же!.. – я с трудом понимала, что именно обещаю, но мне было все равно. – Что угодно, только возьми меня, наконец!..

В его глазах промелькнуло торжество: Никель Бессердечный снова получил все, что хотел.

– Ты обещала, – он все еще медлил, но это был сумасшедший миг предвкушения, когда я точно знала: он мой, сейчас он войдет в меня, и будет ураган, цунами, потоп и фейерверк. Вместе.

– Да, мой лорд, – улыбнулась я.

И цунами пришло – с подземными толчками, перехлестывающими волнами и унесенной в Изумрудный город крышей. И, конечно же, электрический фейерверк. Он пронзил меня с ног до головы, рассыпался искрами, очистил от всех сомнений вместе с последними мыслями и выбросил на льняной белый берег – хватать воздух открытым ртом и обессиленно смотреть на солнечные пятна, скользящие по потолку.

Первым, что я осознала в реальности, была рука Кея, собственнически лежащая поперек моего живота. Потом вернулось ощущение прохладного воздуха на влажной коже, запах кофе и выпечки, какие-то шуршащие и звенящие звуки за дверью спальни.

Ну да. Мы же в доме Кея, и здесь есть как минимум горничная – вчера нас встречала строгая дама лет сорока, в фартуке и с кружевной наколкой. Кажется, Кармен. Или Кара. Не помню толком, было четыре часа ночи (или утра), я наполовину спала и не факт, что дошла до лифта своими ногами. Есть шанс, что меня несли. Смутно помнится, что на кровать я рухнула прямо в одежде, и кто-то стаскивал с меня джинсы, а я просила меня пристрелить, но только не мучить.

М-да. Никакого почтения к милорду.

Я тихо рассмеялась. Черт знает, чему – то ли солнечному полудню, то ли расслабленному дыханию Кея рядом, то ли просто так, от полноты ощущений. Видимо, ради этой же полноты ощущений меня пощекотали – легонько, почти не щекотно прошлись пальцами по животу, словно рисуя узор. И так же легко поцеловали в плечо.

– Я же говорил, что нам будет хорошо вместе.

– Говорили, милорд.

Он тихо, рокочуще рассмеялся, а потом с нескрываемым восхищением шепнул:

– Заноза.

– Да, милорд. Все что пожелаете, милорд. – И, покосившись на Кея, показала язык.

Теперь мы смеялись вместе, и мне было невероятно, просто сказочно хорошо. Сейчас я не понимала, как можно было быть такой дурой, чтобы отказаться от Кея? От его тепла, его смеха, от его руки, властно обнимающей меня, от безопасности рядом с ним. Одно только ощущение, что этот мужчина никогда меня не подведет – уже сказка.

– Милорд желает кофе и еды. Много вкусной еды. – В доказательство меня очень грозно укусили за плечо и немножко порычали.

– Не ешьте меня, милорд, отравитесь.

Я взъерошила шелковистые светлые волосы, запустила в них пальцы. Все равно короткие, не ухватишь. А хочется! Хотя бы ради того, чтобы проверить, как он отреагирует. Сколько я еще не знаю об их милости лорде Говарде!

Их милость снова смеяться изволили и выглядели совершенно довольными жизнью. Почти как кот, которого чешут и хвалят. Правда, не кормят, а ведь полдень на дворе!

– Моя леди предпочитает завтрак в постели или на террасе?

Я чуть было не сказала «в постели», но организм напомнил, что полдень на дворе, а я еще не умывалась. И все прочее – тоже не, а пора. Потому я выбрала завтрак на террасе, целомудренно завернулась в измятую простыню и царственно удалилась исследовать территорию. Правда, простыню с меня попытались стянуть, но недостаточно убедительно. В смысле, я ее отвоевала, победно фыркнула – и под жизнерадостное ржание Кея таки пошла в ванную.

Лос-Анжелес, вчера

Бонни

Четвертый литр отвратительного мятного чая подходил к концу, день – тоже, но не страдания Тома по подлой измене любимого мужчины. Он все ныл, и ныл, и жаловался, и снова ныл. А Бонни делал вид, что слушает, кивал и подливал мятного чая в надежде, что Тома наконец стошнит и он заткнется.

Том – эгоистичная zhopa. Не то чтобы раньше Бонни был не в курсе, но сегодня мистер Великий Режиссер превзошел сам себя. Такого количества стонов «никто меня не любит, не ценит, не понимает и шоколадику не дает» хватило бы на десять тонких и ранимых творческих личностей, причем на целый год. Бонни же все досталось разом, за каких-то несколько часов. К концу дня хотелось Тома пристрелить, из чистого милосердия, чтобы не страдал. Но не стрелять же режиссера и соавтора за месяц до премьеры! Тем более что посадят-то как за человека.

Все. Никогда больше никакой работы психотерапевтом по вызову! Ни-ког-да! Хочет zhopa топиться – пусть топится. Ощущение, словно бульдозер по тебе проехался, причем неоднократно. Единственное, что помогало Бонни сдержаться и не накостылять другу по шее (в чисто терапевтических целях!) – предвкушение вечерней встречи с мадонной. Хотя желание кого-нибудь убить никуда не делось. Но Тома убивать нельзя, нужна другая жертва. Самой подходящей был бы Энтони Вайнштейн. От его довольной физиономии на порванных фотках (Том рвал их на глазах у Бонни, показательно, со слезой и страстью) и тысячного по счету стенания о Единственной Великой Любви уже тошнило. Но лишаться капитана Фебюса за месяц до премьеры – еще глупее, чем режиссера.