Лана Ланитова - Глаша 2

«Наверное, она меня потеряла», – думала она.

Но отчего-то ей не было стыдно. Душу охватило какое-то тупое безразличие. Она с трудом передвигала ногами.

«Зачем я так скоро отдалась этому Горелову-Погорелову? Ведь я не люблю его, хоть он и красив. Разве после Владимира я могу кого-то по-настоящему полюбить? Зачем я это сделала? Назло ему? А он ведь об этом не узнает. Я обманываю сама себя. И Таню я тоже обманула. Я очень устала от того, что все видят во мне лишь объект плотского вожделения. Зачем я этому Горелову? Ведь он женат. И где его супруга? Как все гадко».

Когда Глафира появилась на пороге комнаты, Татьяна сидела спиной к двери и что-то шила на руках. Шила и напевала себе под нос какую-то незамысловатую песенку. Глаша стала стягивать с себя боты и снимать плащ.

– Отпустили? – коротко, не поднимая глаз, обронила Татьяна.

– Да, вот только сейчас. Было много гостей. Пришлось заночевать. Сегодня мыла посуду, убирала комнаты, – лгала Глафира.

– Иди, чайку попей. Я булочек тебе купила, – все также, не смотря на Глашу, позвала ее подруга.

– Спасибо, Танечка, я уже пила… С прислугой. Можно, я лучше лягу, я очень устала.

– Ложись, конечно. Отдыхай.

Прохлада подушки коснулась Глашиного лица, сон быстро смежил веки. Краем сознания Глаша подумала о том, что Татьяна ведет себя необычно. Ей думалось, что по возвращению, та должна была упрекать ее за долгое отсутствие, выговаривать, подозревать и ругать. Но рыжеволосая подруга вела себя, на удивление, спокойно. Почему? Но об этом она не успела подумать – сон потащил ее в неведомую реальность. И в этой реальности снова был ОН. Они лежали рядом в шалаше, в яблоневом саду, и он нежно и страстно сжимал Глафиру в своих объятиях. Глашина растрепанная голова метнулась по подушке.

– Володенька, любимый, – прохрипела она во сне. – Обними меня крепче.

Татьяна все слышала. Она сидела возле кровати с каменным лицом, по бледным веснушчатым щекам катились мутные слезы. Она давно бросила шитье. Грустный взгляд был обращен в темный проем окна, где также одиноко моросил осенний дождь.

Александр Петрович Горелов был необычайно счастлив. Близость со страстной Глафирой стала для него немыслимым по щедрости подарком. Он не раз вспоминал того странного гостя, по имени Викто̀р, со словами глубокой благодарности. Именно ему он был так обязан своей встречей с Глафирой Сергеевной. К слову сказать, новый знакомый, такой приятный во всех смыслах молодой мужчина, более не наведывался к Горелову. Не встречал его наш герой и на званых обедах. Александр Петрович попытался разузнать о нем у князя В. Но тот смотрел на Горелова с огромной толикой непонимания. Он совершенно не мог припомнить описываемого господина.

Почти все будни Горелова, за исключением тех дней, когда ему надо было ехать на службу, начинались теперь одинаково. С утра он принимал ванну, брился, обрызгивал себя духами, пил крепкий кофе, выкуривал сигару или трубку и ждал прихода своей нежной Глашеньки. Он вовсе забыл о том, что формально эта женщина была устроена к нему на службу горничной. Все ее обязанности сводились теперь к одному – быть с хозяином в телесной близости ровно столько, сколько этого желал наш ненасытный жеребец.

Каждое утро, без опозданий, Глафира приходила в его роскошную квартиру, снимала с себя ботики, пальто и, кротко взирая на Горелова, шла мыть озябшие руки. Потом Горелов кормил Глашу легким и вкусным завтраком, а сам, ожидая, когда она поест, сгорал от нетерпения. Едва она допивала утренний кофе, как он обходил стул за ее спиной и крепко обнимал сзади. Его сильные, смуглые руки принимались тискать белоснежные Глашины груди. Иногда, прямо в столовой, он расшнуровывал ей корсет и, стянув с плеч платье, принимался целовать полные плечи, мягкие руки и начало живота. Бывало и так, что он садился подле и, невзирая на ее протесты, начинал ласкать языком торчащие соски. Она молила его прекратить, намекая на то, что в доме много глаз и ушей. Ей казалось, что дворецкий Яков, который им часто прислуживал во время обедов, молодой, чуть полноватый мужчина с сонным выражением на курносом лице, уже давно обо всем догадался.

– Александр Петрович, а где ваша супруга? Отчего ее так долго нет? Должно быть, она скоро должна вернуться из деревни?

– Прости ma chérie, я тебя немного обманул. Дело в том, что моя супруга появится здесь еще не скоро. Едва ли это будет в Рождество. Она не в деревне живет, а за границей. У нас с ней совершенно свободные отношения. Я не смею требовать отчета об ее личных связях, а она дает мне адекватную степень собственной свободы.

– Странно. И она вас не ревнует?

– Во-первых, ma chérie, я стараюсь не давать ей явного повода. А во-вторых, по-моему, ей это безразлично. Но ты не переживай: в моем доме ты в полной безопасности. Я всякий раз знаю, когда она должна приехать.

– Мне кажется, что твой слуга давно все знает про нас.

– Яков?

– Да…

– И что с того? Он не болтлив. А будет распускать язык, я тут же его рассчитаю.

Он шел к двери и закрывал её на ключ, а после возвращался и, освободив часть стола от посуды, ставил Глафиру ничком. Она пыталась возражать, но страстные поцелуи и дерзкие ласки, которые он совершал пальцами за границей ее батистовых панталончиков, делали свое коварное дело. Да, наша героиня была очень темпераментна от природы и с готовностью отзывалась на настойчивые мужские ласки Александра Петровича. А после она всякий раз стыдилась своей безотчетной пылкости, корила себя за легкомыслие. Но, снова и снова подчинялась этому сильному мужчине.

Больше всего она стыдилась того, что так же, как и ее коварный кузен, Александр Петрович был любителем лицезрения ее мочеиспускания. Это таинство он называл «золотым ручейком» и всякий раз, словно надзиратель, следил за тем, когда Глафире подходило время, помочиться. Иногда он нарочно заставлял ее пить из графина несколько стаканов воды и долго не давал ей возможности, сходит в уборную. Когда ее терпение было на исходе, и она начинала жалобно хныкать и переминаться с ноги на ногу, он раздевал ее донага и садил на вздыбленный от возбуждения член. В этом положении, раздвинув ноги перед огромным овальным зеркалом, над медным тазом, Глафира совершала то, что он от нее просил.

Она сидела на нем, пунцовая от стыда, с крепко зажмуренными глазами… А он, держа ее крепко за груди, продолжал любовную скачку. После подобных, совершенно непристойных экзерсисов, он принимался ласкать ей распахнутое и припухшее в бесстыдстве лоно, и она мгновенно испытывала такой сильнейший оргазм, что от ее крика дрожали стеклянные подвески на изящной лампе богемского стекла.

Спустя время она снова и снова корила себя за блуд и легкомыслие. В эти минуты ей казалось, что за ними кто-то наблюдает со стороны. Очень часто она представляла, что этот кто-то и есть Владимир. Тогда она начинала извиваться и стонать еще яростнее, дабы доказать неведомому фантому, что вполне счастлива и любима и без него.