С. Джей-Джонс - Песнь теней

А пока он мчит верхом, его сердце продолжает отбивать ее имя.

Элизабет. Элизабет. Элизабет.

Я отправилась домой с мерой соли, которой нам должно было хватить на месяц, если, конечно, до нее не доберется Констанца. Рассказ старого пастора о Магде, Древних законах и дьявольском войске преследовал меня на обратном пути к гостинице, а призрачные копыта отбивали в ушах дробь. Обрывки истории плыли по поверхности моего разума, а я пыталась собрать их и удержать. Когда обрывки облаков наползали на лик луны, Констанца обычно говорила, что это души ушедших, которые примкнули к вечной охоте на небе. Что происходило с украденными? Что произошло с моей пратетей? Я подумала о Роще гоблинов, как мы ее назвали: ольха росла там словно по форме круга, и соблазнительные формы стволов и ветвей замерли, как конечности, в вечном танце.

Я дрожала, но совсем не от ледяного ветра, насквозь продувавшего плащ.

Говорят, что Охота идет по земле, когда нарушается равновесие между Подземным миром и верхним.

Я пересекла границу между мирами, уйдя прошлым летом от Короля гоблинов и своих клятв. Неужели мой уход проделал брешь в ткани мира, выпустив на свободу духов, упырей и жителей Подземного мира? Может, и мне угрожает опасность со стороны Дикой Охоты?

Мои руки были полны соли, но я чувствовала на груди вес кольца Короля гоблинов, которое подпрыгивало с каждым шагом, напоминая биение сердца. Если я нарушила древнее равновесие, тогда грош цена этому обещанию.

«Не оглядывайся», – сказал он. И я не оглядывалась. И не стала бы оглядываться. Но теперь я уже не была так уверена.

По пути домой я искала любые признаки новой жизни, легкие следы зеленого среди серого. Ничего не было видно: ночные заморозки уничтожали все нежные ростки, с трудом пробивавшиеся наружу. Но дни становились теплее. Я шла по тропе, под ногами чавкала грязь. Сезоны продолжали сменять друг друга, как было всегда и как будет впредь.

Но топот копыт все преследовал меня.

Заколдованные.

Я не знала, что сказать Кете. Или маме. Моя сестра пересекла завесу между мирами, но все же не принадлежала Эрлькёнигу. Она верила, но ее вера была простой и незамысловатой. Для нее реальное и нереальное разделяла пропасть, как барьер между верхним миром и королевством гоблинов. Она мягко шла под парусом по спокойной воде, не ведая ни водоворотов, ни вихрей. Я ей завидовала.

В такие моменты я скучала по брату больше всего.

Я подумала о загадочном письме, которое мы получили. «Маэстро Антониус мертв. Я в Вене. Приезжай скорее». Я бы решила, что оно вообще не от Йозефа, если бы не его неповторимый почерк. Недописанные слова, корявые соединения между буквами – рука мальчика, практиковавшего гаммы гораздо чаще чистописания.

Мне столько всего хотелось рассказать Йозефу. Столько всего я пыталась сказать в бесчисленной череде писем, которые пробовала написать, и в тех нескольких, которые на самом деле отправила. Груда черновиков, листы бумаги, преданные огню, а я все подбирала слова, находила их, зачеркивала, теряла, путалась. Так много вопросов, которые я хотела задать, и столько всего я хотела узнать, а еще хотела пожаловаться и объяснить, чтобы покончить, наконец, с этой растущей башней бессмыслицы.

Наконец, я поняла, что слов недостаточно. Музыка была тем языком, которым мы с братом владели лучше всего. Музыка пронизывала все наше существо; музыкальные темы заменяли нам предложения, части произведения – абзацы. Лучше всего мы разговаривали друг с другом тогда, когда говорили наши пальцы – мои на клавиатуре, его на струнах. Лишь своей игрой, а не буквами, я могла заставить Зефферля понять.

Но как заставить понять себя? Внутреннее беспокойство, тревогу. Ощущение неполноты и неудовлетворенности, разочарование вкупе с неспособностью выразить свои идеи на бумаге, будь то в словах или в песне. Я не поспевала за собственным разумом, мысли проносились мимо как в тумане, как пальцы, колотящие по нотам шестнадцатые без оглядки на темп.

Топот копыт становился все громче.

Я вдруг поняла, что это стучит не в моей голове – это настоящая лошадь, скачущая по улице. Я обернулась и заметила всадника, черный плащ которого струился за его спиной и напоминал крылья. Под полями шляпы виднелись светлые волосы и узкие, резкие черты лица. Он сидел верхом на черном жеребце с диким взглядом и оскаленными зубами – создание, вылетевшее прямо из пасти ада.

Мое сердце остановилось. Этого не могло быть – или могло?

Разумеется, это был не Король гоблинов.

Всадник промчался мимо, и я отпрыгнула в сторону, чтобы он меня не обрызгал. Я смотрела, как лошадь с всадником исчезают за поворотом дороги, ощущая при этом странную смесь облегчения и разочарования. Я не выспалась – вероятно, мой разум рисовал привидения там, где их не было. Тем не менее ожидание – надежда – что я снова увижу своего Короля гоблинов, кинжалом пронзило мою грудь. Этого не могло быть. Этого не может быть. Нужно идти дальше.

Каково же было мое удивление, когда лошадь с всадником галопом вернулись обратно.

Я стояла на обочине, ожидая, что они снова промчатся мимо, но при виде меня всадник замедлил бег, перевел скакуна с галопа на бег, затем на шаг и, наконец, остановил его.

– Фройляйн Фоглер? – спросил наездник.

– Д-да, – ошеломленно вымолвила я. – Она самая. Чем могу помочь?

Всадник не ответил, но полез в висевший на боку ранец. Курьер, догадалась я. Почтальон. Затем мое сердце подпрыгнуло. Йозеф!

Он достал маленький кожаный мешочек и нагнулся, передавая его мне. Мешочек оказался довольно тяжелым для своего размера и музыкально зазвенел, когда я взяла его в руки. Заинтригованная, я уже собиралась его открыть и посмотреть, что внутри, когда курьер протянул мне письмо.

Я выхватила письмо из его рук, забыв обо всем на свете и не заботясь о том, что помну края. Я так долго ждала слов – объяснений – от Йозефа, что мне было не до хороших манер или социальных условностей.

Тяжелая дорогая бумага источала едва уловимый сладкий аромат, который сохранился, несмотря на то, что письмо преодолело множество миль. На письме стояла официальная печать и герб с изображением цветка. Роза или, может быть, мак? Вряд ли брат мог отправить такое: бумага, чернила, аромат – все указывало на это, но я цеплялась за надежду, потому что мне хотелось верить, что брат отправит мне письмо. Напишет мне – действительно напишет, – а не забудет обо мне.

– От кого оно? – спросила я.

Но почтальон, исполнив свой долг, лишь слегка коснулся полей шляпы и ускакал прочь. Я смотрела ему вслед, пока он не исчез вдали, затем взглянула на письмо, перевернула его, и мое сердце заколотилось от возбуждения и ужаса. Там незнакомым, элегантным почерком образованного человека было выведено: