Вера Крыжановская-Рочестер - Рекенштейны

Давно граф так внимательно не занимался своим туалетом; окончив его, он отослал камердинера и остановился в задумчивости перед большим зеркалом своей уборной. Пытливым взглядом, как будто видел перед собой постороннего, он всматривался в свое изображение. Мог ли он еще нравиться обольстительной, капризной женщине, которая говорила, что наружность Арно пробудила в ее сердце любовь к мужу? Если это чувство и было искренно, примирится ли она с переменой, происшедшей за годы их разлуки?

Братьям недолго пришлось ждать на станции. Нетерпение Танкреда было так сильно, что он не мог оставаться спокойным, и едва поезд остановился, как он кинулся к одному из вагонов с криком: «Мама, мама, наконец ты приехала!» Он раньше Арно увидел мать.

Когда Арно подошел к своему маленькому брату, дверь купе отворилась, и из него выпрыгнула молодая женщина, щегольски одетая. Страстным движением она привлекла Танкреда в свои объятия и покрыла его поцелуями, затем протянула руку Арно и сказала с чувством:

– Как я рада видеть вас обоих, но… Вилибальд не приехал? – спросила она, беспокойно оглядывая встречающих.

– У отца была сегодня утром сильная мигрень, затем гроза, разразившаяся нынешней ночью, причинила много вреда, и отец хотел сам присмотреть, чтобы все было исправлено к вашему приезду, – ответил Арно, целуя ее руку.

– Это не серьезное нездоровье? – спросила Габриела, опираясь на руку пасынка и направляясь к экипажу.

– Нет, нет, отец счастлив вашим возвращением, дорогая Габриела, и ваша любовь укрепит окончательно его здо ровье; мы все будем счастливы, а во мне вы найдете самого любящего и самого покорного сына, – заключил он.

Габриела поблагодарила его лишь взглядом.

Как только отъехали несколько, графиня сняла шляпу Танкреда, провела рукой по его блестящим кудрям и сказала, целуя его:

– Дай поглядеть на тебя, мой кумир, мой рыцарь Танкред. Право, ты вырос и похорошел на диво, но учишься ли ты тоже чему-нибудь?

– Ах, если бы ты знала все, что я имею тебе рассказать, мама, и как я несчастлив, волосы встали бы дыбом у тебя на голове, – воскликнул мальчик.

– Несчастлив! – повторила смеясь Габриела. – Ты, должно быть, не хочешь заниматься, маленький лентяй.

Я помню, как ты три месяца учил басню «Ворона и лисица».

– Теперь, с приездом моего нового учителя, дело посерь езней басни.

– Перестань, Танкред! – перебил его Арно, которому самому хотелось поговорить с мачехой. – Не успела мама приехать, как ты надоедаешь ей. После будешь иметь время высказать свои жалобы.

И он стал рассказывать ей о своих планах на лето, о сельских праздниках, которыми намеревался развлекать ее, и об ожидаемом приезде двух его друзей, приглашенных им, чтобы увеличить общество.

Габриела весело с ним разговаривала; но когда экипаж приблизился к главному подъезду, она замолчала и вперила взор в высокую фигуру графа, вышедшего на крыльцо. Едва карета остановилась и прежде чем Арно или лакей успели помочь ей выйти, она выпрыгнула на подножку и как птичка вспорхнула на лестницу. Быстро схватила она приветливо протянутую ей руку мужа и прижала ее к губам, не обращая внимания на присутствие всей челяди.

– Прости меня, Вилибальд, не только на словах, но и сердцем, – прошептала она со слезами на глазах.

Граф вздрогнул и хотел отдернуть руку, но взволнованный, побежденный умоляющим выражением прелестного личика, привлек Габриелу в свои объятия и поцеловал ее в лоб, затем подал ей руку и повел в комнаты. Как только они остались одни, молодая женщина, бросив в сторону перчатки и шляпу, привлекла мужа на диван и, припав головой к его плечу, разразилась рыданиями. Было ли то искреннее раскаяние или напряжение нервов – трудно сказать, но этот поток слез испугал графа; ласково и нежно он старался успокоить жену, уверяя, что прошлое сглажено и позабыто.

Мало-помалу графиня успокоилась, и когда муж ушел, уговорив ее отдохнуть до обеда, она отерла последние слезы и с любопытством стала осматривать все сделанные для нее приготовления и сюрпризы. Кончив осмотр, которым осталась вполне довольна, она свернулась клубком на диване и, полузакрыв глаза, с торжествующей улыбкой на устах предалась мечтам.

Габриела не была грубой кокеткой, которая легко увлекается и не дорожит своей честью. От такого унижения ее ограждали гордость и эгоизм. Но крайне пылкая и страстная, она порывисто и всецело отдавалась своим ощущениям, как любовь, так и ненависть, возбужденные в ее сердце, не умирали никогда. Обстоятельства еще более развили в ней некоторые врожденные недостатки. Выйдя замуж в пятнадцать с половиной лет за человека на 23 года старше ее, который боготворил ее и предупреждал все ее капризы, окружал ее роскошью и почетом, она избаловалась, привыкла швыряться деньгами, покорять сердца и не выносить никакого соперничества. Ее дивная красота сделалась ее кумиром; в поклонении самой себе она видела цель своей жизни. Поражать женщин своими туалетами, мужчин своими чарами было единственной ее заботой. Каждый мужчина, который к ней приближался, должен был стать ее рабом; искусным кокетством она его привлекала, очаровывала, но едва победа была одержана, интерес истощался, и взгляд ненасытной сирены искал новой жертвы. Эта опасная игра была началом несогласий графа с женой; напрасно он увещевал и запрещал, ревновал и наблюдал – страсть покорять мужчин, заставлять их трепетать от ее взгляда сделалась потребностью Габриелы. Очередная неосторожность подобного рода с молодым офицером вызвала дуэль и затем разрыв между супругами.

Готфрид весь день производил осмотр. Усталый он приехал к семи часам вечера в дом судьи. Принятый, как всегда, с распростертыми объятиями и окруженный дружеским вниманием Жизели, молодой человек чувствовал себя так хорошо, что вечер прошел с быстротой молнии. Был двенадцатый час, когда они расстались.

Медленным шагом и тихо напевая, Готфрид направился к замку. Ночь была великолепная, теплая, спокойная, полная луна заливала серебристым светом тенистые аллеи парка. Торжественная тишина природы действовала благотворно на душу молодого человека. Он думал о Жизели, теряясь в мечтах о будущем. Представлял себе эту милую, скромную девочку хозяйкой своего дома, ухаживающей за его матерью, за его маленькой Лилией и вполне счастливую с ним в его скромной обстановке. Он приближался к большому пруду и собрался было отдохнуть на своем любимом месте у берега, на скамье под вековым дубом, как вдруг внимание его было привлечено глухим рычанием. Он остановился. Послышался шум ветвей под чьими-то шагами и снова чье-то рычание.

– Это, должно быть, Али-Баба; верно, этот негодник Танкред опять выпустил его, чтобы пугать служанок со скотного двора, – прошептал с раздражением Готфрид.