Вера Крыжановская-Рочестер - Рекенштейны

– Как ты себя чувствуешь, моя дорогая? Ты очень страдаешь? Я сейчас только узнал о несчастье с тобой и очень недоволен, что мне этого тотчас не сообщили.

– Успокойся, Вилибальд, это я запретила тревожить тебя. Доктор уверяет, что через несколько дней я совсем поправлюсь.

– Но я все же должен разузнать, кто выпустил медведя. При этих словах отца густой румянец покрыл щеки Танкреда. Графиня заметила это и, подняв глаза на мужа, сказала с очаровательной улыбкой, пожимая ему руку:

– Я уверена, что медведь вырвался сам. А если и есть тут виновный, то умоляю – не ищи его; я была бы в отчаянии, если бы тебе пришлось наказать кого-нибудь в первый день моего приезда. Не могу не упрекать себя за мой глупый испуг; мне следовало бы понять, что медвежонок ручной. Но нет ничего хуже, чем потерять голову. Господин Веренфельс спас меня не столько от медведя, сколько от самой себя.

Граф улыбнулся и, подойдя к доктору и к Готфриду, поздоровался с ними и поблагодарил последнего за оказанную услугу. Затем, взяв из рук лакея подносик с завтраком графини, стал сам прислуживать ей с помощью Арно. Последний не сводил глаз с мачехи.

Веренфельс завтракал молча, вовсе не вмешиваясь в разговор. Воспользовавшись минутой, когда граф встал, он подошел к нему, чтобы дать отчет о произведенном накануне осмотре. Между ними завязался оживленный разговор. В это время Арно обратился к доктору, прося его приехать завтра, чтобы переменить повязку на ноге больной. Графиня на минуту осталась одна.

Она прислонилась к подушкам, полузакрыв глаза, но из-под своих черных длинных ресниц бросила пытливый взгляд на воспитателя, с которым муж ее разговаривал так дружески. Еще накануне она заметила мужественную красоту молодого человека; теперь она могла еще свободней разглядеть его характерное лицо, изящную непринужденность его манер и энергичное спокойствие всей его фигуры, свидетельствовавшее, что он больше привык повелевать, чем повиноваться.

Взгляд ее встретился со взглядом Готфрида, но большие черные глаза молодого человека скользнули по ней с холодным равнодушием. Габриела покраснела до корней волос, и ее тонкие брови сдвинулись. Это равнодушие поразило ее, как оскорбление. Она привыкла видеть, что глаза мужчин всякого возраста и всякого слоя устремляются на нее с восторгом, что все хотя бы безмолвно преклоняются пред ее царственной красотой. Как же этот, подчиненный ей человек осмеливается быть слепым? – спрашивала она себя с досадой.

Он даже не воспользовался оказанной им услугой, чтобы попытаться занять положение менее подвластное.

Ее размышления были прерваны Танкредом, который, кончив завтрак, опять пришел, стал на колени возле нее и с выражением отчаяния припал к ее подушкам.

– Отчего ты такой грустный, мой кумир? И что значит эта морщина? – спросила она, проводя пальцем по его лбу.

– Я не хочу уходить от тебя и не хочу учиться, – шептал он. – Если б ты знала, как много я должен заниматься, как он мучает меня, а если я тотчас не послушаюсь его, он бьет меня.

– Что ты говоришь! Может ли это быть! – И Габриела порывисто приподнялась.

В эту минуту Готфрид, закончив разговор, взглянул на часы и позвал Танкреда:

– Танкред! Пора заниматься.

Мальчик не шевелился; но Габриела, бросив чарующий взгляд на молодого человека, проговорила с улыбкой:

– Я накладываю маленькое вето на ваше решение; мне кажется жестоким заставлять учиться ребенка в такую чудную погоду и поэтому прошу отпустить его на каникулы.

Готфрид взглянул на графа, который стоял за креслом графини, но тот покачал отрицательно головой.

– Я очень сожалею, графиня, что должен воспротивиться вашему желанию, но граф, поручая мне воспитание Танкреда, предоставил мне право распределять его занятия. Я нахожу, что даю ему довольно времени для игр и отдыха, но ввиду его непомерной лености, не могу согласиться прервать его занятия.

Габриела, закусив губы и с холодным презрением смерив Готфрида взглядом, отвернулась и сказала небрежно:

– Я полагаю, Вилибальд, ты не отрекся от права изменять распоряжения воспитателя твоего сына, особенно когда они налагают на ребенка непосильный труд.

– Графиня, – сказал Веренфельс, слегка бледнея, – Танкред пользовался такими вакациями до моего поступления, что по своим познаниям не может сравниться и с семилетним ребенком. Впрочем, все что я делал, то делал с согласия и одобрения графа. Но если мои распоряжения не нравятся вам, графиня, то я готов сегодня же сложить с себя мою должность.

Граф сдвинул брови.

– Перестаньте, Веренфельс, вы знаете, что я не потерплю, чтобы вы нас оставили. А тебя, милая Габриела, я буду просить не вмешиваться в то, что касается воспитания Танкреда. Я одобряю полезные и разумные меры господина Веренфельса и надеюсь, что ты тоже будешь благоразумной матерью.

Танкред встал, покраснев от злости и готовясь возражать, но Готфрид не дал ему на то времени.

– Ступай в свою комнату, – сказал он строго. – Ты слышал, что сказал твой отец? Так принимайся за занятия без всяких рассуждений.

– Но ведь это грубиян! И ты позволяешь служащему у тебя говорить таким тоном с графом Рекенштейном! – воскликнула графиня настолько громко, что Готфрид, уходя, мог слышать ее. – Ах, бедный мой Танкред!

Лицо ее пылало от гнева, губы дрожали.

При виде завязавшегося скандала, Арно побледнел и с душевной тревогой глядел на мачеху.

Но граф, привыкший с давних пор к бурным сценам и капризам жены, как скоро ей что-нибудь не нравилось, нисколько не смутился. Он придвинул стул к дивану, поцеловал ее руку и дружески серьезным тоном сказал:

– Дорогая моя Габриела, Бог свидетель, как я счастлив нашим примирением; моя первая забота доставлять тебе счастье и удовлетворять твои желания. Ты не можешь думать, чтобы я был равнодушен к ребенку, которым ты меня одарила, чтобы я отдал его с непростительной небрежностью в распоряжение человека грубого и жестокого, который мучил бы его без причины. Не в упрек тебе, так как прошлое сглажено и забыто, но я должен напомнить, что когда ты мне возвратила Танкреда, это был мальчик с отрицательными замашками, и притом лентяй и невероятный неуч. Молодая мать, слабая и любящая, как ты, не может управлять таким характером, как у него. Для этого нужен мужчина энергичный и основательный, словом, такой человек, как Готфрид, который дисциплинировал Танкреда и заставил его сделать удивительные успехи. А потому, прошу тебя, не расстраивай его плана занятий, вполне мною одобренного, и не препятствуй власти, которую я ему дал.

– Я не могу выносить, чтобы он бил моего ребенка, моего кумира, к которому до сих пор никто не прикасался пальцем.