Алла Лазарева - Бык и бабочка

В душе Ева открывает кран, и холодная вода льется на ее тело. Сорокапятилетняя Ева вздрагивает от холода, но она терпит, не произнося ни звука. Хотя, если бы она стала произносить звуки, ее бы все равно никто не услышал, потому что Ева живет одна. Ева понимает, что она должна проснуться. После холодной воды она включает горячую. Контрастный душ должен помочь ей прийти в форму и немного восстановить ее нервную систему, которая уже давным-давно пришла в негодность из-за раздираемой противоречиями внутренней жизни Евы.

Ева считает себя режиссером старой советской закалки, поэтому она понимает, что без дисциплины вообще ничего не будет. И Еве теперь нужна эта дисциплина, режим дня и отказ от вредных привычек, чтобы взять тайм-аут перед неминуемым концом жизни. Раньше, когда она не работала, а этот период растянулся на целых десять лет, она вставала только после полудня, но сейчас ей нужно придерживаться установленных правил. Ей нужно вставать в шесть утра, чтобы потом ехать в театр и быть способной думать над постановкой.

Ева переключает горячую воду на холодную, и ей становится хорошо, а потом снова холодную на горячую. Но ей становится хорошо ненадолго, потому что, находясь в тепле, Ева начинает думать о том, как она выглядит сейчас в данный момент времени. А выглядит Ева не совсем хорошо. Точнее, она выглядит ужасно. Ева очень рада, что в ее ванной комнате нет зеркал, потому что они бы сделали ее существование здесь невыносимым. Ева смотрит на свои ноги, она понимает, что ее обвисшая от времени грудь, даст ей рассмотреть их в полном объеме. Ноги Евы ничем не примечательны, они такие же, как практически у любой возрастной женщины. Вены на них немного вздуты, потому что вены не выдерживают ее горячую кровь. Но не они привлекают внимание Евы, она часто обращает внимание на свои ногти на ногах. Ева улыбается, потому что она вспоминает, как она говорила в детстве, то это не просто ногти, а окошечки, из которых непременно когда-нибудь выглянуть ангелы. Ева любила всегда что-то придумывать и сейчас любит. Ева смотрит на свои ногти, принадлежащие пальцам двух ног, она смотрит на все десять ногтей, ожидая, что из этих ногтевых окошечек выглянут ангелы. Это странно, ведь с момента этой придумки прошло уже больше сорока лет, а Ева до сих пор их ждет… Потому как не смотря ни на что Ева не разучилась верить в чудо. Ева не имеет права не верить в чудо, потому что она режиссер, и не какой-нибудь, а театральный. Театральные режиссеры обязательно должны верить в чудо, это у них профессиональное. Если она не будет верить в чудо, то его не произойдет. А на сцене чудо – это явление обязательное, без которого обойтись нельзя. Ева выключает воду, отряхивается, почти как собака после дождя, и руки, на которых видны вставшие дыбом волосы, покрываются крупными мурашками.

Ева не любит вытираться после душа полотенцем, поэтому она ждет, пока она вода с нее стечет сама, и она подсохнет. Поэтому, выйдя после ванной, она оставляет за собой мокрые следы. Чувствуя, как тонкие струйки воды стекают по ее спине, Ева наливает себе чай, который она предпочитает чрезмерно крепкий и без сахара. Чаще всего Ева кладет себе в чашку сразу два пакетика, но только лишь потому, что она считает, что умирать одному пакетику в кружке как-то скучновато. Ева представляет себя этим чайным пакетиком, который просто необходимо окунуть в театральное действо, ибо искусство требует жертв.

Иногда, перед тем, как высушить волосы и надеть белье, Ева думает, а не смотрит ли на нее кто-то в окно. Ее бы совсем не смутило, даже если бы смотрели. Ей даже в какой-то степени было бы приятно осознавать, что мучения от созерцания ее изъеденного временем тела, получает не только одна она. Ева так долго жила одна, что она научилась занимать себя интересными мыслями, чтобы не сойти с ума. И одними из самых интересных мыслей Ева считает мысли о времени, которое совершает тысячи действий над человеком, как будто ставит над ним эксперименты. Ева знает, что у времени есть два стиля общения человеком: в первом случае, оно неоднократно пинает под зад вероломно, а во втором – вежливо или, по крайней мере, в щадящем режиме.

Ева садится на стул, чтобы выпить чай и смотрит вниз. Седые волосы у нее есть везде, потому что время все не щадит тело. Но Ева не хочет соглашаться с наступающей на ее горло и другие части тела со старостью, Ева по-прежнему верит в чудо. Потому она не может, не имеет право в него не верить, ведь в ближайшие три с половиной месяца ей придется создавать это чудо на сцене, точнее создавать ему все условия, чтобы оно случилось, произошло. Ева делает глоток из чашки, и черный чай оказывается в ее сорока пятилетнем теле. Она как будто видит, как этот чай плюхается коричневенькой водичкой на ее не долеченную язву желудка и перемешивается с желудочным соком. Она знает, что душа ее не подведет и выдаст ей все, что нужно для творчества, а вот в теле она не уверенна, а вот от тела она ждет в любую минуту подлянку. Но все же Ева надеется, что и оно ее не подведет. По крайней мере, в ближайшие три с половиной месяца. А что будет потом, Еве не важно. Она не загадывает так надолго. Главное – поставить спектакль, а потом будь что будет.

– А что я ей скажу? – спрашивает Жан, который явно не в духе.

У Жана взъерошенные волосы и заспанное лицо. Ему не нравится сама мысль, что он будет проситься в театр, в котором он и не хочет работать. На самом деле Жан надеется, что его в этот театр не возьмут. Он почти уверен в этом.

– Не знаю, милый. Скажешь, что жить не можешь без театра, бредишь сценой, скажешь, что согласен работать в массовке с утра до вечера. Главное, покажи ей свои ноги. Ноги – это твой входной билет в массовку. Ты бы видел, как эта жаба вчера вырядилась, вся в мехах. Меха на плечах и под носом у нее тоже меха, – смеется Элона. – Понять не могу, за что ее так все любят. Лично я ее терпеть не могу. Противная старая мерзкая жаба. Как подумаю, что тебе придется перед ней унижаться, то мне даже не по себе становится. Но цель, как говорится, оправдывает средства. Ладно, садись есть, – Элона наливает в тарелку жидкую кашу и ставит ее на стол.

– Что это? – спрашивает Жан, глядя на кашу.

Жан избегает разговоров о театре. Ему это все неприятно. Его вполне устраивает работа учителем математики в школе. Кроме того, Жан учится заочно в аспирантуре и собирается стать кандидатом технических наук.

– Ты что не видишь? Это овсяная каша. А что ты хочешь, кашу из божьих коровок, которых перед этим не подоили? – усмехается Элона.

– Да нет, – печально говорит он. – Но просто уже третий день подряд мы едим овсяную кашу. Это ж рехнуться можно.

– Ну не знаю. Кому-то, может, можно и рехнуться, а тебе Жанчик необходимо потерять пару килограммчиков, а то с твоей наглой ряхи жир свисает. Так что ешь. К тому же, не могу же я нам отдельно готовить. У меня мало времени, мне нужно работать над собой, заниматься, развивать пластику. Так что ешь. Ешь, Жанчик, ешь овсяночку. Ну или не ешь. Мне без разницы. Не забывай, что мне уготована главная роль в спектакле, и я должна предстать перед публикой во всей своей красе, – любуясь собой в зеркале, произносит Элона.