Ангелина Злобина - Ход серой мастью (Сборник рассказов)

Она явилась к вечеру. Сама втащила две здоровенных сумки, ещё две – на длинных ремнях, надетых крест-накрест, сняла через голову, отставила, выдохнула и опустилась на диван. Она расстегнула куртку, стала разматывать шарф, и я вдруг заметил: причёска изменилась! Теперь у девушки были ровно подстриженные волосы, открытая шея, прямой пробор. Значит, приплести её к пледу не получится. И очков на ней нет, значит, не так уж близорука. Как, однако, непросто всё складывается… И манеры-то у нас независимые, и взгляд серьёзный, и губы сжаты. Значит, не боишься ничего? Ну что ж, посмотрим, посмотрим.

В первый вечер она обзванивала знакомых, говорила: «Здравствуйте. Это Александра Никифорова»; или: «Привет, это Саша», – и сообщала, что переехала и что звонить ей теперь можно только на мобильный телефон.

У неё обнаружились интересные привычки.

По утрам, услышав сигнал будильника, она хмуро смотрела на экран невидящими глазами и тут же засыпала снова. Следующий сигнал вызывал у неё досадливый стон в подушку, и только после третьего звонка – как в театре! – Александра Никифорова наконец поднималась и, зевая, брела в ванную.

Потом она пила кофе на кухне, судя по запаху – растворимый (никогда не понимал, как можно пить эту пахнущую сургучом чёрную водицу), потом быстренько одевалась, кидала в сумку телефон, наушники, книгу и уходила всегда в одно и то же время.

Иногда после работы она до ночи сидела со стопкой распечатанных листов, читала, помечала что-то на полях. Я заглядывал пару раз – бред: «консигнация, антиципация, шоуинг». Что-то связанное с финансами, как я понял. Ну что ж, наверное, так принято, финансам нужны надёжные шифры.

Она засыпала в наушниках, а ночью выпутывалась из проводков и отодвигала их в сторону, так и не выключив плеер. Я садился на пол рядом со свисающим с дивана наушником и слушал. Мне особенно нравился Стинг. Я думаю, он такой же, как я, или станет таким когда-нибудь. Иногда, целый день бродя по квартире, я бормотал как заклинание слова из одной его песни – о том, что всякий раз, когда тучи скрывают луну и мир кажется таким чужим, я чувствую – что-то изменится, что-то должно измениться…

Всё так. Если бы я сам умел петь, я бы спел именно это.

Александра, как и я, любила сидеть на подоконнике. Ела жареный миндаль, пила крепкий чай и смотрела в окно. Или бормотала что-то и как будто отсчитывала медленный ритм, рисуя в воздухе невидимый зигзаг, совпадающий поворотами с окончаниями фраз. Иногда она писала карандашом в блокноте, потом отрывала листок, комкала, роняла на пол, а после выбрасывала. Несколько таких листков я забрал к себе – разгладил, попытался прочесть, но почерк оказался уж очень неразборчивым. Я понял только вот это:

«…весна, конечно, тоже будет чёрной, а лето дымным, а после снова пойдут дожди, запахнет старым кровельным железом, сырыми брёвнами, землёй, водой, дорогой… Когда-то будет, а пока – зима. И кажется, как будто навсегда и тьма, и сырость.

Но иногда здесь чёрный слой припудривают белым, подсвечивают солнцем, и обводят колючим инеем бурьян на пустыре, и размечают снег следами птичьих лап, цепочками, похожими на эскадрилью, летящую слегка нестройно…»

А всё-таки забавно, что Саша меня не видит, даже когда сидит напротив.

И ещё мне жаль, что она остригла волосы, – с короткой стрижкой она похожа на сельскую библиотекаршу. Эдакий осколок большого города, тускнеющий в неблагодарной, нечуткой глуши, из века в век умиротворённо зарастающей лебедой да крапивой. Так и представляю себе строгую Сашеньку за столом на фоне старых книжных полок: серый пуховый платок на плечах, пальцы аккуратно перебирают формуляры в узком фанерном лотке. На ногах – валенки.

Интересно, откуда это во мне? Впрочем, мне гораздо интересней, откуда это в ней. И нужно ли ей всё это. И вообще, кому-нибудь – нужно? Саша-Саша, что ж ты там опять такое бормочешь…

Можно было легко устроить ей опоздание – скажем, закрыть её утром в ванной. Мало ли, может, просто заклинило замок, ведь так бывает.

Кофейная чашка могла расколоться прямо у неё в руках – эффектно! Мне самому этот приём очень нравится, в нём всё на грани – случайность и преднамеренность.

Листы с её правками я мог каждый вечер перепутывать самым изощрённым образом, а когда она обсуждала с автором текст по интернету – я мог осторожно вынимать из разъёма сетевой кабель и вставлять обратно. Сеть есть – сети нет. Нервно! С геймером это работало безотказно, просто опасный цирковой номер, да и только.

А ещё… Ещё можно было ночью слегка придушить её проводками от наушников. Не сильно, ровно настолько, чтобы вызвать дурной сон и чтобы она проснулась от ужаса, а потом при свете ночной лампы, не смыкая глаз, прислушивалась к каждому шороху и считала минуты до рассвета.

Я всё откладывал, ждал особого случая, хотел какой-то подсказки. Впрочем, откровенно говоря, я сам не знаю, чего я хотел.

Когда выпал снег, она явилась так поздно, что я уже решил – не придёт, проведу ночь у окна, буду ловить луну между облаками, вдруг развиднеется, очистится небо, появится звёздная мелочь на чёрном своде. Но снег всё падал, я поглядывал вниз, на побелевшие кусты у подъезда, то ли беспокоился за Сашу, то ли надеялся, что она не придёт. Попробовал миндаль из её пакета – ничего, вкусно.

Я её проглядел – может, уснул? Не понимаю, как это вышло. Но когда хлопнула входная дверь, я засуетился, задел пакет и едва не просыпал орехи. Она разувалась в прихожей, оставляя на полу талые лужицы и комки снега. Один я взял – быстро вытянул руку из-за угла и схватил щепотью. Понюхал – бензин, шины, асфальт. Ещё что-то еле-уловимое, может, сырая кора? Так пахнет ветер над зимним лесом. Не спрашивайте, откуда я это знаю. У меня нет долгой памяти, одни обрывки, да и те возникают с бессвязностью бреда.

Потом Саша звонила кому-то, рассказывала, что шла пешком от метро – снег, транспорт стоит, пробки… А ботинки поставить к батарее забыла. Уснула, не раздеваясь, натянув на себя угол пледа.

Я посидел рядом, послушал, как она дышит; потрогал её волосы – гладкие, у шеи цвета серого речного песка, от пробора – как выцветшая осенняя трава.

Саша тихо сопела, уткнувшись в спинку дивана.

Я осторожно заплёл одну прядь на её макушке, получилась короткая косичка двух оттенков. Завязал красной ниткой, вытянутой из подшивки штор. Потом развязал и расплёл – ладно, пусть спит.

Мне почему-то очень не нравился её браслет с монеткой. Похоже, он был чьим-то подарком. Саша иногда перебирала его в руках или зажимала в кулаке и сидела, задумавшись. А надевала она его, продев нитку в соединяющую цепочку. Накидывала браслет на запястье, нитку держала в зубах и целилась разъёмом замка в маленькое кольцо. Не попадала, маялась, в очках ничего не видела и без очков не видела тоже.