Array Имруулькайс - Любовная лирика классических поэтов Востока

О виночерпий — я в огне, налей же мне, налей!
Дай мне напиться влагой губ, что диких роз алей.
Я болен жаждой, и одно лекарство от нее —
Заветный мед прохладных уст, целебное питье.
Ее улыбка — лепесток, сверкающий в траве,
Ее беседа — как узор, бегущий по канве.
Глубины сердца моего сокрыты от людей,
Но ей я душу распахнул — о госпожа, владей!
И воцарилась, а затем, улыбкою дразня,
На множество ночей и дней оставила меня.
Состарюсь я от этих мук — разлуке нет конца,
И мог бы вздох мой растопить железные сердца.

Целую вечность любимая спорит со мной —
Будь нам сегодня, любовь, беспристрастным судьей.
Так меня нынче сердечный недуг поразил,
Что не осталось уже ни желаний, ни сил.
Сжалься, судья, над последнею просьбой души —
Тяжбу столь долгую в пользу мою разреши!
«Что ты! — сказала Любовь и потупила взор. —
Смею ль я вынести милой твоей приговор?
Ждать и томиться пристало тебе, а не ей…»
«Горе! — вскричал я. — Ты самый плохой из судей!»

О горе! Та, что так стройна и черноока,
День ото дня ко мне все более жестока,
Звук голоса ее моей душе влюбленной —
Благоуханный луг, цветущий луг зеленый.
Как будто сам Харут [18] Харут и Марут — по мусульманскому преданию, ангелы, покинувшие небо и влюбившиеся в земную женщину по имени Зухра. во время нашей встречи
Подсказывает ей чарующие речи.
Когда ж устанет вдруг она от разговора,
Любого опьянит вино немого взора.
И кажется, что там, в изгибах ткани ленной, —
Весь аромат земли, все золото вселенной.
Она — как в жаркий день прохлады дуновенье,
Как радостный глоток в начале разговенья.
Из джиннов, из людей или богов ты родом.
Но ты прекрасней всех девиц под небосводом!
Достаточно ль тебе, что не подал я виду
И твоему гонцу не выказал обиду?
Хотя в моей душе посев тоски глубокой
Посеяли слова возлюбленной жестокой.
Под тяжестью любви, мечтая о кончине,
И смерти и страстям я дань плачу отныне.

Как ветер северный, любовь Убейды холодна.
О, если б с юга он подул, пьянящий, как весна!
О, если б, легкий, он принес опять в мое жилье
Прозрачный, свежий аромат дыхания ее!
Зачем оправдываюсь я в любви несчастной к ней?
Ведь те, кто так меня бранят, и сами не умней.

Как без любимой ночь длинна!
Весь мир скорее в вечность канет
Иль навсегда зайдет луна,
Чем милая моею станет.
На миг от боли я уйду,
Когда пригублю кубок пенный,
Когда поет в моем саду
Невольница самозабвенно.
Но как любимую забыть?
Забыть вовеки не сумею.
Когда б я мог любовь купить,
Я все бы отдал, что имею.
Я в бой пошел бы за нее
И защитил бы от печалей…
Но что ей рвение мое? —
Меня пред ней оклеветали.
В ночи бессонной я стенал,
Раздавленный ее презреньем.
«Убейда! — тщетно я взывал, —
Пускай к тебе придет прозренье!»
Я раньше плакал перед ней —
Струились слезы, плащ прозрачный, —
И говорил: «Среди теней
Давно бы стал я тенью мрачной,
Когда б отчаялся вернуть
Твою любовь когда-нибудь!».
Избавь скорее от мучений
Того, кто праведником был
И кто в часы полночных бдений
Аллаха славил и просил
Прощенья за грехи земные,
Но дни потом пришли иные,
И к полногрудой деве страсть
Такую возымела власть,
Что я забыл про все святыни,
Про час господнего суда,
И не раскаялся поныне,
И не раскаюсь никогда!
Как горько мне — ведь я влюблен,
И нет тебя, любимой, рядом.
Мечусь — как будто скорпион
Всю кровь мою наполнил ядом.
Боюсь, в последний путь меня
Проводит с воплями родня
И не дождусь я светлых дней
Великой милости твоей.
И если плакальщиц печальных
Увидишь и задашь вопрос,
Кто спит в носилках погребальных,
Ответят: «Умерший от слез.
Он был влюблен, но не любим,
И ныне смерть пришла за ним…».

Пускай светила совершают круг,
Не суетись, живи спокойно, друг,

И не гонись за благами, а жди —
Пусть на тебя прольются, как дожди.

Не сетуй, что любовь уже ушла,
Ведь Умм Мухаммед так тебя ждала!

Пусть холодна сейчас она, как лед, —
Дай срок, — она сама к тебе придет…

…И вспомнил я: ты позвала меня,
И быстрый твой гонец загнал коня,

И был привратник пьян, и муж уснул,
К тебе я дерзко руку протянул,

Но ты сказала, отстранясь слегка:
«Доильщик не получит молока,

Коль с ласковой верблюдицей он груб,
Не распускай же, мой любимый, рук!»

Как горько мне, когда взгляну назад,
Протоку Тигра вспомню и Багдад,

Моей любимой щедрые дары,
Беспечность и веселые пиры

В кругу друзей, что были так щедры…
Клянусь, я не забуду той поры!

Все минуло… Прошла любовь твоя…
Живу невдалеке от Басры я,

Но, милая, тебя со мною нет,
В песках сирийских твой затерян след,

Кочевница, забыла ты уют.
Тебя несет породистый верблюд,

И если захочу тебя найти,
Твой муж злосчастный встанет на пути,

Забвение твое, и твой отказ,
И рок всесильный, разлучивший нас…

Не сетуй, друг, на быстротечность дней,
Смирись, уймись и не тоскуй по ней, —

Что делать, коль иссяк любви родник?
Любовь являла и тебе свой лик,

И взгляд ее мерцал, как лунный блик,
И сладко пел просверленный тростник…

Аллах, любимую благослови
За счастье юных лет, за дар любви!

Жемчужина пустынь, бела, светла,
Как ты сияла, как чиста была!

Твоих одежд коснуться я не смел
И сам — пред робостью твоей — робел.

О человек! Былого не тревожь.
Надежду потеряв, не жди, чтоб ложь

Слетела с губ той женщины святой,
Которая была твоей мечтой.

К Башшару, что любит бесценные перлы,
Жемчужные слезы скатились на грудь.
Он бросил поводья в печали безмерной,
Не может с друзьями отправиться в путь.

Друзья на верблюдицах быстрых умчались,
Остался Башшар — недвижим, одинок.
А слезы струились, текли и кончались,
И плащ на Башшаре до нитки промок.