Борис Ручьев - Стихи

Невидимый, невредимый,
силу тайную хранит
в сердце родины таимый
удивительный магнит.
Мне на свете нет покоя,
нет удачи, нет добра —
неотступною тоскою
извела Магнит-гора.
Дальним ветром, тихим зовом
все манит меня к себе,
будто сына дорогого,
непокорного судьбе.
Я не раз бывал измучен,
падал замертво в мороз,
на костре горел горючем,
не пролив и капли слез.
Но припомню город горный,
весь в огнях в вечерний час,—
хлынут с радости и с горя
слезы теплые из глаз.
Я увижу, как по тропам
росным утром на заре
самым юным рудокопом
я пришел к Магнит-горе.
И, взрывая камень вечный,
день и ночь в земной грозе,
верных верностью сердечной
больше ста имел друзей.
Жил довольный хлебом черным,
в праздник чай кирпичный пил,
вместо доброй и покорной
непокорную любил.
И желанной, нелюбимый,
пел я, строя город мой,
каждым камушком родимый,
каждой гайкою родной.

Если я умру без слова,
люди, будьте так добры,
отвезите гроб тесовый
до высот Магнит-горы.
Под утесом положите
и поставьте столб с доской:
«Похоронен старый житель
и строитель заводской».
Дождь польет могилу летом,
и на политом бугре
загорится горицветом
несгораемый багрец.
И воротятся живые,
старой дружбой мне верны,
сталевары, горновые —
бомбардирами с войны.
Над могильником багровым
снимут шапки в тишине,
задушевным тихим словом,
как живому, скажут мне:
— Спи, товарищ, ты недаром
ел на свете пироги,
нашей сталью в громе яром
насмерть скошены враги!..—
И пойдут друзья спокойно
плавить горную руду,
как всегда — готовы к войнам,
к жизни, славе и труду.
Над моим усталым сердцем
пусть же, здравствуя, живет
всю планету громовержцем
потрясающий завод.
Как сердца, стучат машины,
сплав бушует огневой,
и да будут нерушимы
основания его.
Ибо в годы сотворенья
я вложил в них долей тонн —
камень личного граненья,
вечной крепости бетон.

Получив топор с лопатой
да харчей сухой паек,
он тайгу прошел когда-то
с краю, вдоль и поперек.
В камнях гор и в руслах речек,
по болотам, возле скал,
без дороги, как разведчик,—
летом золото искал.

А зимой
за крепким чаем
в пору бешеной пурги
часто сиживал ночами
с нами парень из тайги.

Часом жил без хлеба-соли,
от устатку падал с ног,
при любой сердечной боли
песню петь в артели мог.
Мог под снегом спать, как дома,
под дождем костер разжечь,
сбить зимовку в два приема,
на лопате хлеб испечь.

Сам друзей лечил от скуки,
сам мастачил сапоги...
Был он мастер на все руки,
этот парень из тайги.

Но однажды мимоходом
поклонился парень нам,
паспорт взял, долги все отдал
и пошел по всем фронтам.
Год проходит — нет привета,
два проходит — нет следа...
Не случись тогда газета,
мы не знали б никогда,
как по высшему указу,
не награду, как другим,
целых
три награды
сразу
дали парню из тайги.
Значит, жили мы недаром,
как положено парням,
ели щи с одним наваром,
хлеб делили пополам.
Чай варить — так только вместе,
лес рубить — так только враз,
гадов бить — так честь по чести —
так привык любой из нас.

Каждый понял все науки,
каждый знает, где враги,
каждый — мастер на все руки,
каждый — парень из тайги.

В дальнем детстве,
в немыслимой сказке,
на часок отрываясь от книг,
разглядел я, дивясь по-хозяйски,
незастроенный свой материк.

И пришлась мне работа по силе,
и наполнилась честью душа,
и не мог я жалеть для России
ни покоя,
ни рук,
ни гроша.

Будто в горе проверив, как друга,
были мне, словно брату, верны —
зимогоры с Полярного круга,
садоводы с полей Ферганы.

Будто был я прямой и упрямый,
и пыталось ворье, как зверье,
извести не свинцом, так отравой
беспокойное сердце мое.

Будто я умирал и не умер,
голодал, обжигался и дрог.
Будто стал я грубей и угрюмей,
но забыть на минутку не мог
своего незабудного края,
где за все мои странствия зла
горожанка,
меня вспоминая,
ни за что непутевым звала...

...Все сбылось,
что задумалось в детстве.
Если я свою жизнь перечту,
ровным счетом желаний и бедствий
повторю золотую мечту.

Позабыв невозможные сказки
и годами не трогая книг,
вправду я обошел по-хозяйски
незастроенный свой материк.

Вправду вырос и стал я солдатом,
но заместо ружья на ремне
были только топор да лопата
непременным оружьем при мне.

Вправду был я прямым, но нестрашным
и, жулью не прощая обид,
не сдаваясь в бою рукопашном,
крепче всех не единожды бит.

И, по чести проверив как друга,
утирая ладонями пот,
шли со мной до Полярного круга
люди самых суровых работ.

Вправду я умирал и не умер,
голодал, задыхался и дрог.
Вправду стал и грубей и угрюмей
но забыть на минутку не мог
своего незабудного края,
где, старея у старых ворот,
горожанка, меня поджидая,
до сих пор непутевым зовет.

И теперь, пересилив невзгоды,
как хочу я, хотя бы на миг,
не стыдясь за прожитые годы,
к ней прийти и сказать напрямик:

— Если вы не забыли — любите
без упреков, без слез, без причуд...
За таких непутевых да битых —
двух путевых, небитых дают!

Если долго нет известий,
дни, недели и года,
самым сердцем с жизнью вместе —
береги меня всегда.

Если, вспомнив между прочим,
люди спросят обо мне,
поспокойней, покороче
ты скажи им:
— На войне...

Если пища станет горькой,
день тоскливей,
ночь грустней,
на минутку перед зорькой
ты встречай меня во сне.

Если бой тебе приснится,
бой кровавый,
смертный бой,
разомкни скорей ресницы
и припомни голос мой.

Если в праздник на пирушке
посоветуют:
— Забудь...—
Ты не трогай с пивом кружки,
песни пой и трезвой будь.

Если вьюга-непогода
в ночь завьется до утра,—
пособи мне мимоходом
обогреться у костра.

Если голод ты знавала —
пожелай мне в час еды
долгожданного привала,
хлеба, соли и воды.

Если гром сосну расколет,
дождь затопит все пути,—
повели мне в чистом поле
куст калиновый найти.

Если я паду в дороге,—
я почувствую в крови
все заботы и тревоги,
и желания твои.