Юлия Друнина - Полынь: Стихотворения и поэмы

Две хрупких гордячки
Кому-то мешали…
Не смолкнет дыханье
Ахматовской шали!

Дух рабства Марине
Остался неведом;
Елабуга не пораженье —
Победа!

Марина и Анна,
Марина и Анна —
Звучат имена,
Словно голос органа…

Величие Анны,
Мятежность Марины.
И всё ж мы повинны,
И все ж мы повинны!

Поэт забронзовел — смешно!
Товарищ по окопам — странно!
Не каждому, видать, дано
Пройти сквозь испытанье саном.

Надменен глаз его прищур,
Во всем сановная усталость…
То усмехаюсь, то грущу —
Что с ним, отличным парнем, сталось?

Поэт забронзовел — тоска!—
По лестнице чинов шагая.
И все слабей его рука,
Теряет золото строка —
За бронзу плата дорогая…

Не страшно, что похож на битла
Уже седеющий пиит.
Беда, что слишком деловит он,
Локтями друга оттеснит.

Талант и деловитость? — странно!
О том историю спроси:
Лишь зарабатывали раны
Себе поэты на Руси…

Бывает так, что ждешь стихи годами —
Их торопить поэту не дано…
Но хлынут вдруг, как ливень долгожданный,
Когда вокруг от засухи черно.

Стихи придут, как щедрый ливень лета,
Вновь оживут цветы и деревца.
Но снова засуха, вновь страх поэта,
Что никогда не будет ей конца…

Здесь продают билеты на Парнас,
Здесь нервничает очередь у касс:
— Последний кто? —
Молчат, последних нету…
Фронтовики,
Толкучка не про нас,
Локтями грех орудовать поэту!

…В дни, когда было надо
Ринуться в пекло боя,
Гудели военкоматы:
— Последний?
Я за тобою! —
И первыми шли в разведку
С группой бойцов добровольной
Очкарик из десятилетки
С толстой комсоргшей школьной.
И мы пропадали без вести,
Строчили на нас похоронки.

Но в эту толкучку лезть нам?..
Нет, мы постоим в сторонке.
Вот ежели будет надо
Ринуться в пекло боя,
Услышат военкоматы:
— Последний?
Я за тобою!

Словно по воде круги от камня,
По земле расходятся слова,
На бумагу брошенные нами
В час любви, печали, торжества.

Те слова порой врачуют раны,
Те слова бичуют и корят.
И еще — как это и ни странно —
Рукописи, правда, не горят.

Потому-то сквозь огонь угрюмый,
Всем святошам и ханжам назло,
Яростное слово Аввакума
К правнукам из тьмы веков дошло.

Хорошо молодое лицо —
Жизнь еще не писала на нем,
И своим не пахала резцом,
И своим не дышала огнем.
Больно время его обожжет,
Так же, как обжигало и нас.
Пусть упрямым останется рот,
Не погаснет сияние глаз,
Но добавится что-то еще —
Станут тоньше, духовней черты.
С этой грани начнется отсчет
Настоящей мужской красоты.
Да, тогда лишь придет Красота,
И теперь навсегда, до конца:
Красота не пустого холста —
Обожженного жизнью лица.

Пусть было черно и печально,
Пусть с разных палили сторон —
Не скажет надутый начальник,
Что шла я к нему на поклон.

Порою казалось, что силы
Кончаются, но никогда
Я даже друзей не просила —
Была и осталась горда.

Шагаю по белому свету,
Порой пробиваюсь сквозь тьму,
Считая присягой лишь это:
«Жизнь — родине, честь — никому!»

Когда стояла у подножья
Горы, что называют «Жизнь»,
Не очень верилось, что можно
К ее вершине вознестись.
Но пройдено уже две трети,
И если доберусь туда,
Где путникам усталым светит
В лицо вечерняя звезда,
То с этой высоты спокойно
И грустно оглянусь назад:
— Ну, вот и кончились все войны,
Готовься к отдыху, солдат!..

Из последних траншей
Сорок пятого года
Я в грядущие
Вдруг загляделась года —
Кто из юных пророков
Стрелкового взвода
Мог представить,
Какими мы будем тогда?..

А теперь,
Из космических семидесятых,
Я, смотря в раскаленную
Юность свою,
Говорю удивленно и гордо:
— Ребята!
Мы деремся
Еще на переднем краю!

Улицей длинной, узкой
Вскарабкавшись на косогор,
Он в небо глядит — наш русский,
Израненный наш собор.

Когда окружен фашистами
Был город со всех сторон,
В грохот боя неистовый
Ворвался церковный звон.

Священник в худой сутане,
Беззвучно творя молитвы,
Трясущимися руками
Звал верующих на битву.

И дряхлые прихожане,
У бога не ждя пощады,
Бойцам бинтовали раны
И строили баррикады.

Улицей длинной, узкой
Вскарабкавшись на косогор,
Он в небо глядит — наш русский,
Израненный наш собор.

Тяжелый, словно рыданье,
Гремит колокольный звон…
За доблесть на поле брани
Земной приношу поклон!

Хоть небоскребы жадно душат
Ее в объятиях своих,
В глаза бросается церквушка —
Веселый теремок, игрушка,
Меж громких од негромкий стих.

И вышел на трибуну как-то боком
С немодною бородкой человек.
Поправил микрофон, потом заокал,
Как спринтер, прямо с места взяв разбег.

Его в пол-уха слушали вначале,
Но очень скоро стало ясно мне,
Что людям нес он не свои печали —
Его душа болела о стране.

О тех краях, что росчерком единым
Хотят на растерзание отдать
Не ведающим жалости машинам —
Заставить реки повернуться вспять:
Опять природу жаждем покорять.

Опять стада бульдозеров покорных
Рванутся в деревеньки на таран.
Морей нам, что ли, мало рукотворных,
Что превратились в лягушачий стан?

Зачем, кому такое было надо?
Иль родина иным не дорога?..
Укором всем — затопленные грады,
В болота превращенные луга.

Нет зарослей веселых, камышовых —
Они, кормильцы рек, осушены.
Теперь там свалка, целлофана шорох —
Пейзаж луны, захламленной луны…

Природа! Ты отплатишь нам жестоко.
Не постоишь ни за какой ценой…
Ушел с трибуны человек, что окал,
Как весь мой Север окает родной.