Татьяна Шкодина - Голоса надежды

И стало вдруг странно на миг —
Пыталась я вспомнить имя.
А в памяти шелест книг
И взгляд — безоблачно синий.

Рукой теребила прядь
Волос непокорно–рыжих.
И жизнь повернулась вспять,
И прошлое стало ближе.

Я имя шепнула в ночь.
Ошиблась. Скрипнули двери.
Гордо уходит прочь
Герой. Кто мне сможет помочь
Смириться с чувством потери?..

Осень столь ветрена и непокорна.
Чуть неуклюжа и старомодна.
Я ей — сестра, и в владеньях просторных
Осени буду навеки свободной

От обещаний, что, может быть, завтра,
От обязательств и старых, ошибок.
Звездного неба расчерчена карта,
Дерзким созвездьям в подарок улыбок

Я не оставлю… И в дымчатой пыли
Уйти по тропинке, ведущей к рассвету.
Осень — сестра моя! — помнишь, не мы ли
С тобой причастились безумному ветру…

И в завтрашних буднях, и в прошлом похмелье
Мы не расстаемся, Осень, мы — сестры! —
Вместе нам горечь испить и веселье,
Вместе состариться, вместе поблекнуть…

Осень — доверчивым листьям кружиться,
Падать под ноги и гибнуть, но все же
Верить, что, может быть, не поленится
Их подобрать одинокий прохожий…

Сорвется — главное! — кубарем вниз —
В бездну прошедшего.
Жизнь моя, ты — непутевый каприз,
Песнь сумасшедшего.

Но то, что сорвалось — вернется вновь
Памятью — гордой и страждущей!
Те, кто ушел — обрели любовь —
Мою, жаждущую!

Зато привычка — всегда смотреть вслед,
В тень прошедшего лика.
Не оттого ли осталась во тьме
Воскресшая Эвридика?..

Мне не уснуть… Отчаянная ночь
С бессонницей кружится в хороводе.
И плачут заезды. Мне ли не помочь
Им выбрать путь к изысканной свободе?

Друзья, неловко потоптавшись у дверей,
Отправятся привычною дорогой
В уют домашних стен, где слово «верь»
Отнюдь не означает веру в Бога…

Седьмая пядь во лбу — всего лишь миф.
Мне не уснуть… А в снах приходит мудрость.
Вперед толкает камень свой Сизиф,
А за окном уже чуть брезжит утро…

У моря — погоды… На тонком канате,
Качаясь, запляшет безумный лунатик.
Легко засмеется, рукою помашет.
Подвинься… я тоже… мы вместе запляшем.

У моря — погоды… А буря — в стакане —
Клокочет и вновь сновидением манит.
Но нет, я сегодня с безумьем венчаюсь,
А также с твоим постоянством прощаюсь.

Себя отдаю на распятие ветру,
И с губ не сорвется: любимый мой, где ты?..
В губы улыбку вложу — я бесстрашна,
И ночь никогда не станет вчерашней.

Ночь — это круг, пусть же день не настанет,
Пусть вечность бушует, как буря в стакане.
У моря — погоды… На тонком канате
Я лихо танцую — безумный лунатик…

Мы выбираем тех, кто выбрал нас.
Глаза завязаны, и голова кружится,
Рука — наощупь — на руку ложится.
Как хорошо, твоих не видеть глаз.

Ну, а потом — за чинною беседой —
Зевать в сторонку и устало ждать,
Когда наступит час ложиться спать,
И ты уйдешь, уверенный в победе.

А ночью мысли — призрачно–легки,
Душа с безумьем вальс танцует плавный,
И кажется столь дерзкой и забавной.
…Рука хранит тепло твоей руки…

И выбор остается за спиной,
И слово «да» звучит так своевольно,
Даря обман, зовущийся любовью.
Я выбрала — орешек был пустой…

Скажи мне: стрекоза, и я расправлю крылья.
Нас разделит тоска стеклянною стеной.
Но я вспорхну в свой мир без всякого усилья.
Ты потеряешь власть, власть надо мной.

Скажи мне, муравей, что ветреность предвзята.
Прозрачное крыло, волшебные глаза.
Безветрие претит, я не страшусь расплаты,
Я не вернусь к тебе, к тебе назад.

Останешься внизу, ты — труженик–прагматик,
Свобода — мой покой, свобода до конца.
А твой удел — вы! — лишь бормотать мне: хватит,
Лишь заклинать: вернись, вернись — но я лица

Коснусь тебе крылом и растворюсь в пространстве
Прощай, мой муравей! Там — впереди — дожди,
Там осень — мой порог, предел непостоянства,
Я стала стрекозой — не жди меня, не жди…

А потом все пройдет… Под истошное пение ветра
Нить судьбы аккуратно смотаю в изящный клубок,
И беспечной блудницей отправлюсь по белому свету
Прожигать свои дни в бесконечных развилках дорог.

Отодвинув в сторонку условность привычных устоет
Назову себя чертиком в юбке, а что мне терять?
Пониманье граничит с презреньем — мир так
устроен,
Я люблю презирать, но — увы! — не люблю
понимать.
У тоски — цвет дождя. В лужах стонут
промокшие листья,
В лужах звездочки тают, случайно сорвавшись
с небес.
Я рисую любовь слишком грубой, малярною кистью.
А в душе зло хохочет, глумится назойливый бес.

А клубочек судьбы не подвластен ни лести, ни плачу.
Мне прогулки по лезвию бритвы дороже всего.
Я рисую любовь — изможденной, усталою клячей.
…Жаль, что ты, посмотрев на портрет, не поймешь
ничего…

Слезинки на оранжевых ресницах —
Мой изыск переходит в нервный срыв.
Вокруг меня так фрагментарны лица,
Я изучаю правила игры,

Предложенной неведомым искусом,
И шею обжигает нитка бус.
Печаль, мой друг, столь приторна по вкусу.
Не знаешь? — так попробуй же на вкус.

Прильни губами, жадными до ласки,
К бездонной чаще ветренных утех.
Я — стрекозой — к тебе вспорхну из сказки
Своей мечты. Ее названье — грех.

Ее развязка — пыльная тропинка, ведущая
в безмолвие ночи.

Что, приторны на вкус мои слезинки?
Не отвечай, молчи, молчи, молчи...

Художник поседел, как лунь, и слег,
Не написав единственной картины,
Покрылся пеплом взгляда уголек,
Стал «римский» нос напоминать утиный,

Стал горб расти, а на сердце — скулеж:
Жена ушла и продала палитру,
Сказала: «Напоследок слезы вытру
Твоим безумьем, проданным за грош!»

Что думал, глядя в пыльное окно
И пролежень скребя на ягодице?
Что небо пусто, точно полотно.
Что хорошо б на этом небе — птицу.