Татьяна Шкодина - Голоса надежды

— Вот кто станет мил сердцу моему, за того и пойду замуж, — говорила ока, смеясь. Андрей тоже украдкой поглядывал на красавицу, но застенчивость и скромность не позволяли ему ухаживать открыто. Вздыхал хлопец, тосковал, но виду никому не показывал, что люба ему черноокая Ганя.

Довелось как‑то по весне Андрею с батькой, — старым казаком Еремеем, — возвращаться с Сенного базара на подводе. Вечерело. В ивняке, протянувшемся вдоль Карасуна, насвистывали какие‑то птицы.

— Бать, гляди, чья‑то бричка сломалась, — приподнялся с козлов Андрей.

— О, та то же Панасюк Микола с дочькой Танькой, — попыхивая люлькой, ответил старый казак. У Андрея екнуло сердце.

— Шо, Микола, сломал подводу, — Еремей натянул вожжи. — Тп–р-р–р, родные.

— Та, сська сломалась, хай ей грец…

— Ну давай подывымось, шо там оно стряслось, Андрей, сынку, слазь. Пыдсобымо сусиду.

Через полчаса скрученная толстой проволокой ось была поставлена на место.

— Еремей, а почему бы нам не спрыснуть это Дело, — довольный быстрой починкой старый казак полез под облучок. — Гарна горилка… — он Достал штоф с мутной жидкостью. — Ганька, иди на подводу к Андрею, а мы тут с сусидом побалакаем, щоб дорога была веселей.

Хлопец сел рядом с Ганей на коротком облучке, ненароком касаясь ее бедер и плеч. Какая‑то горячая волна вспыхивала в груди Андрея и стрелой вздымалась к голове, наполняя ее нестерпимым жаром. С напускным безразличием дивчина лузгала семечки и смотрела перед собой. Необъятная сфера неба с горящими звездами покрывала землю. Терпкий запах полыни дурманил голову. Кричали ночные птицы. С передней подводы раздавалось пение друзей–соседей:

— Ганя, тебе не холодно? — Андрей накинул на плечи девушки свой кожух. Ему хотелось сказать ей что‑то ласковое, нежное, но мысли путались в голове и он без надобности подстегивал лошадей. Когда подводы подъехали к станице, веселые от хмельного и вконец охрипшие от песен казаки, нетвердой походкой подошли к бричке, на которой ехали Андрей и Ганя.

— Я так думаю, Еремей, что завтра сваты придут в мою хату, — заплетающимся языком проговорил Микола.

— Ну вы такое скажете, тату, — зарделась девушка.

Сваты в самом деле постучали в резные ставни Миколиного дома и через неделю в станице гуляла шумная свадьба. Молодые были счастливы; они неотрывно смотрели друг на друга и вся свадебная суета для них, как бы, не существовала.

Шли дни, недели. Андрей и Ганя, казалось были будто созданы друг для друга. Спокойный уравновешенный Андрей и веселая неугомонная Ганя, вдвоем создали то счастливое семейное гнездышко, где любые неприятности и огорчения разбивались о их светлую и неугасаемую любовь.

Прилежание и трудолюбие Андрея не осталось незамеченным для атамана и он вскоре был назначен бригадиром садоводческой артели. Черешневые, вишневые, яблочные сады были на попечении его бригады. Кроме того, молодой казак взял два пая земли и посадил с батькой клубнику и, собрав урожай, удачно продал его на базаре. Семья была креп. лая, зажиточная. Андрея почитали в станице и считали гарным казаком. Но были и недоброжелатели. Обязательно найдется человек, который позавидует, что у тебя молодая красивая жена, твоему благосостоянию, уважению станичников.

С утра начал накрапывать нудный осенний дождик и Андрей решил не идти в сады. Но через некоторое время резкий восточный ветер разогнал облака и выглянуло солнце. Андрей накинул бурку и, поцеловав жену, вышел во двор. Он оседлал коня и уже собирался выезжать, как вдруг возле калитки остановилась бедарка сотника.

— Андрей, почему ты дома? Почему люди не вышли на работу? — сотник нервно постукивал рукояткой нагайки голенище своего сапога.

Казак стоял, опустив голову, теребил в руках папаху, не зная, что и ответить.

— Может, ты все‑таки ответишь на мой вопрос?

Андрей поднял голову и, сверкнув глазами, ответил:

— Кормить работников надо, батько. Совсем люди захляли. Силов нема работать.

Сотник от неожиданности выронил нагайку и удивленными глазами смотрел на Андрея.

— Ишь ты, как заговорил, щенок. — И уже садясь в бедарку, зло бросил: — Ну, ничего, мы тебя нагудуем.

Он ударил нагайкой по крупу лошади и повозка обдав Андрея грязью, рванула с места.

Андрей сидел за столом, уставившись в миску с наваристым кулешом.

— Ганя, принеси горилку.

Встревоженная женщина принесла штоф.

— Шо случилось, серденько мое?

Казак ничего не ответил, опрокинул содержимое стакана в рот и, подперев голову руками, смотрел в окно. Так и не услышав от мужа ни единого слова, Ганя пошла стелить постель.

Резкий стук в ставню разбудил молодую семью Далеко за полночь.

— Хто? — дрогнувшим голосом спросил Андрей.

— Видчиняй, сукин сын, сейчас побачишь, кто, — зло ответили за дверью.

Андрей накинул кожух на плечи и отпер щеколду на двери. 3 хату вошел сотник в сопровождении двух милиционеров. Он достал из кармана бурки бумагу и поднеся ее ближе к глазам, прочитал:

— Решением станичного схода за действия, нап равленные на подрыв экономики Советской власти, — ухмыльнувшись, сотник взглянул на Андсея — Ковальчук Андрей и его жена Ганна, ссылаются не поселение в Сибирь.

— Боженько ж ты мий, за что такая кара? — за голосила женщина.

Андрей обнял жену и, легонько похлопывая по плечу, приговаривал:

— Все образуется, солнышко, не плачь.

— Вот там и наешься, хлопче, — бросил сотник выходя из хаты вслед за милиционерами. Остановившись в дверях, добавил; — На сборы двенадцать часов.

Седьмые сутки товарный эшелон не спеша двигался по бескрайним российским степям, все удаляясь от родной Кубани.

В товарняке, в котором ехали Андрей и Ганя, было человек тридцать. В вагоне не было даже печки–буржуйки и люди ехали, тесно прижавшись друг к яругу на сырой затхлой соломе. Припасы еды закончились и пищей служила лишь похлебка из картофельной кожуры, которую давали один раз в день. Многие болели, а двоих детей несчастным матерям пришлось похоронить на полустанках.

Андрей хмуро смотрел в приоткрытую дверь на проплывающий мимо зимний пейзаж, в буйную казацкую головушку лезли тяжелые мысли: «В чем его вина? Ведь с наемными городскими работниками действительно обращались, как со скотом: почти не кормили, заставляли выполнять непосильную тяжелую работу. А в чем вина других казаков? Разве в том, что они, работая от зари до зари, смогли заработать лишний рубль. Расторопность к предприимчивость тоже наказывалась — это считалось кулацкой замашкой». И вот теперь сильные казацкие руки, огрубевшие от каждодневного труда, понуро свисали с колен и пожелтевшие от махорки пальцы нервно теребили край потертого кожуха.