Джон Китс - Малые поэмы (сборник)

И Бог вошел — как воплощенный гнев!
И риза развевалась, точно ветр
Ее трепал — она, раскалена,
Ревела, что земной кузнечный горн —
И дрогнул всяк. А Бог шагал вперед,
Минуя череду гигантских зал,
И семицветных арок череду,
И череду сияющих столпов,
Покуда не ступил под главный свод.
И там остановился. И, ярясь,
Претяжко топнул. Громовой удар
Сотряс обитель Бога — от основ
До кровель. И еще не стихло эхо —
А Бог, подобно смертному, вскричал:
«О ужасы — во сне и наяву!
О чудища! О кровоядный сонм!
О упыри в сырой, холодной тьме!
О нежить черных, ледяных озер!
Почто почуял вас? Узрел почто?
Почто бессмертный бог настоль смятен,
Завидя грозные зеницы зла?
Низвержен Крон — ужели пробил час
И мой? Ужели сей покину кров —
Родную гавань, славы колыбель
Моей, обитель света и тепла,
Чистейший храм хрустально-золотой, —
Мое владенье? Пусты, холодны
Сии чертоги станут без меня.
Не роскошь, не величие, не блеск
Провижу: мрак провижу — смерть и мрак.
О, даже в мой приют, мое гнездо,
Пришли виденья Тартара, дабы
Глумиться и вещать погибель… Нет!
Землей клянусь, и хлябью всех пучин:
За рубежи пылающих высот
Неотвратимо протяну десницу —
И дрогнет самозванец юный, Зевс,
И Крон опять воссядет на престол!»
Он рек — и смолк. Но полнили гортань
Угрозы, хриплый порождая рык…
В театре пуще грянут свист и гул,
Коль тишины потребует актер;
Прикрикнул Бог — а Призраков орда
Взглумилась гаже втрое, и гнусней.
И над зеркальным полом плыл туман,
И мнилось, пол преображался в топь.
И боль неслыханная проползла
По телу Бога — мнилось, лютый змий,
Проникший сквозь подошвы ног, достиг
До темени, под коим свился в клуб —
И сгинул… Тотчас ринулся к вратам
Восточным Бог, и там, за целых шесть
Часов до часа утренней зари,
Дохнул на створы — и, со створов прочь
Туман тяжелый свеяв, широко
Врата над океаном распахнул.
И шаровидный огнь парил, готов
Дневного бога по небу нести;
Вращался, облеченный мглою туч —
Точнее, полускрытый: свет не гас,
Не прятался бесследно — там и сям
Высверкивали очертанья сфер,
Колюров, дуг и пламенных кругов;
И молнии глубокий слал надир
К зениту — иероглифы чертил;
И всякий жрец, и всякий звездочет
Во время óно знал их тайный смысл,
Разгаданный за сотни долгих лет —
И позабытый ныне: мы найдем
Лишь на стенах египетских руин
Такие письмена… И было два
Крыла у шара — пламенных крыла;
И при явленье Божества они
Приподнялись, готовя первый взмах,
И за пером расправили перо,
Отряхивая мглу — но самый шар
Таился в ней, приказа ждал. Приказ
Тотчас бы отдал Бог, и день зажег,
И спасся бегством — бегством в небеса…
Увы! Теченье суток торопить
Никто не властен — даже божество.
И не зарделось утро: пресеклись
Рассветные приготовленья враз.
И пламенели крылья-близнецы
Вотще; вотще зияли широко
Восточные врата ночной порой.
Титан, который некогда был горд,
Неукротим — согнул невольно выю
Под гнетом черных, тягостных годин.
И на угрюмой облачной гряде —
Меже, разъединявшей день и ночь, —
Простерся Бог, померк и простенал.
И свод небесный тысячами звезд
Глядел на Бога скорбно — и Уран
Глаголал из космических глубин,
Торжественно и тихо молвив так:
«О сын мой! Сын пресветлый! Ты зачат
Землей от Неба древле, Чадо Тайн,
Что непостижны для самих же сил,
Тебя творивших! Огненный восторг,
Всемощный пыл, всевластную любовь —
Отколь, и кто нам это ниспослал?
А нашей страсти зримые плоды —
Божественные символы, во плоть
Облекшие невидимую жизнь —
Бессмертную, и сущую везде.
И в мире новом ты — светлее всех,
Всех остальных собратьев и Богинь!
Борьба меж вами нынче, и мятеж:
Отцу враждебен сын. Я видел: пал
Мой первенец, развенчанный отец,
Меня — меня! — моливший: „защити!“
Но был неотразим сыновний гром,
И я в туманы спрятал бледный лик…
Свою погибель чуешь? Неспроста,
Коль Боги не походят на Богов!
Я создал вас божественными встарь:
Суровы, строги, безмятежны, вы
Миропорядок божеский блюли.
А ныне стали страх, томленье, гнев,
И лютость вам присущи наравне
Со смертными, чинящими раздор
В юдоли бренной… Сын мой, это знак —
Прискорбный знак паденья и конца!
Но не сдавайся! Ты могуч и смел,
Ты — горний странник, несомненный Бог!
О, дай отпор годинам тяжким, полн
Эфирной мощи! Я же — только голос,
Безликий, точно ветер и прилив —
Как ветер и прилив, сыны стихий.
Но ты — иной. А посему — спеши
Опередить беду. Хватай стрелу,
Покуда лучник целится! Стремись
На землю: Крон спасения взалкал!
А я крылатый огнь оберегу
И буду небесам опекуном».
Вселенский шепот слыша, исполин
Восстал тотчас, и поднял к сонму звезд
Свой лик, раскрывши веки широко.
Уран умолк. Но, веки широко
Раскрывши, все глядел на сонмы звезд
Гиперион… А после, как ловец
Жемчужин, прыгающий с борта в хлябь,
Склонился Бог — и с кромки межевых
Свинцовых туч беззвучно канул в ночь.

В один и тот же быстрокрылый миг
Низринулся Гиперион стремглав,
А Крон и Тейя край узрели, где
Рыдала Рея, и Титаны стон
Вздымали. Слезы падали во мглу,
Стенанья глохли: яро грохотал
Незримый водопад, и горных рек
Незримых раздавался грозный рев —
И стонущий не слышал сам себя.
Скала скалу теснила, всяк утес
К соседнему склонялся, точно зубр,
Челом к челу встречающий врага:
Они смыкались в каменную сень,
Изгоям дав угрюмейший затин.
Сидевшему — престолом был гранит,
Лежавшему — постелью был базальт,
Иль сланец… И не все тут собрались:
Иной был в узах, странствовал иной.
Терзались Кой, и Гиг, и Бриарей,
Порфирион, и Скорбий, и Тифон,
И много прочих, грозных силой мышц, —
Терзались там, где каждый тяжек вздох,
И стиснутых зубов не разожмешь,
И ни один сустав согнуть нельзя —
Настоль вязка мрачнейшая среда,
Облекшая страдальцев — лишь сердца
Трепещут и колотятся, гоня
Из жилы в жилу судорожно кровь…
Скиталась бесприютно Мнемозина,
Блуждала Фойба от луны вдали:
Бродяжить были многие вольны —
Но большинству пришлось ютиться здесь.
Застыли там и сям громады тел —
Не столь печально хмурое кольцо
Камней священных, древних кельтских глыб —
На пустоши, когда вечерний дождь
Заморосит в унылом ноябре,
Заброшенное капище кропя.
Но все крепились: ни глагол, ни жест,
Ни взгляд не выдавал ничьей тоски.
Давно и втуне ярость исчерпал
Поникший Крий, в осколки раздробив
Булатной палицей ребро скалы.
Но шею змия стискивал Япет
В огромном кулаке, — а змий давно
И жало вывалил и, словно плеть,
Обвис, казненный — ибо не дерзнул
Зевесу ядом в очи плюнуть гад.
И распростерся подбородком вверх
Страдалец Котт, а теменем — в кремень
Уперся и, раскрыв беззвучно рот,
Вращал глазами страшно. Близ него
Стояла та, кого гигантский Каф
Зачал, и в лютых муках матерь Гея
Рожала — ибо Азия крупней
Всех остальных рожденных Геей чад.
И мысль о достославных временах
Грядущих просветляла скорбный лик:
В поречьях Окса или Ганга храм
За храмом рисовала ей мечта,
И острова, и купы щедрых пальм…
И Титаниде скипетром служил
Индийского слона огромный клык.
Над ней, облокотившись об уступ,
На коем он свалился, Энкелад
Лежал: когда-то смирный, словно вол,
Пасущийся средь заливных лугов —
А ныне злобный, точно лев иль тигр.
И, месть лелея, мысленно теперь
Метал он горы во второй войне,
Грядущей — и с Олимпа Божества
Бежали в обликах зверей и птиц.
Здесь Атлас был; и Форкий, что Горгон
Зачал; и были Океан с Тефидой,
У коей на груди рыдала дщерь
Климена, распустившая власы.
Фемида же упала подле ног
Закутанной, что горная сосна,
В холодные, сырые облака,
Неузнаваемой царицы Опс.
Но здесь прервется перечень имен:
Коль Муза возжелает воспарить —
Задержишь ли? А Музе время петь
О Кроне с Тейей, что сюда взошли
От горших бездн по скользкой и крутой
Тропе… Возникли две главы сперва
За гранью скал, потом тела — и вот
Осталось восхожденье позади.
И к логову изгоев Тейя длань
Беспомощно простерла — трепеща,
Украдкой созерцая Кронов лик.
Пытался богом оставаться Бог:
Отринуть гнев, томление, печаль,
Тоску, надежду, ярость, и алчбу
К отмщению, и — паче прочих чувств —
Уныние… Вотще! Бесстрастный Рок
Его седины мертвою водой
Уж окропил, и сопричислил к смертным.
Застыла Тейя в страхе… И сыскал
Несчастный сам дальнейшую стезю.