Джон Китс - Малые поэмы (сборник)

Сойдя в глубокий, мглистый, гиблый дол,
Где свежестью не веет поутру,
Где полдней жарких нет, и звезд ночных,
Воссел недвижной глыбой древний Крон,
Безгласнее обставшей тишины;
За лесом лес навис над головой —
За тучей туча, мнилось. Воздух был
Безжизненней, чем в летний зной, когда
Чуть-чуть колеблются метелки трав,
Но палый лист покоится, где пал.
Ручей неслышный мимо тек, журчать
Не смея, ибо скорбный падший бог
Был рядом — и Наяда в камышах
Держала хладный перст у сжатых уст.

В сыром песке следы огромных стоп
Туда лишь и тянулись, где застыл
Седой Титан. И на песке сыром
Покоилась, недвижна, нежива,
Десная длань, утратившая скипетр.
Сомкнувши вежды, к матери-Земле
Поник челом, просил подмоги сын.

Казалось, он уснул навек. И вдруг
Чужая пясть на мощное плечо
Легла; но прежде отдан был поклон
Тому, кто стыл недвижен, глух, незряч.
Се бысть Богиня древних, первых дней;
И рослой амазонке близ нее —
Глядеть бы крохой; карликом глядеть
Ахиллу; Иксиона колесо
Остановила бы она перстом.
Не столь великий лик являет сфинкс,
Возлегший во дворце на пьедестал —
Мемфисский сфинкс, наставник мудрецов.
О! лик Богини мог бы изумлять
Красою, да красу печаль затмила —
Печаль, прекрасней, чем сама Краса.
И чуткий страх в огромных был очах:
Как будто беды шли — за строем строй,
Как будто лишь передовой разъезд
Метнул стрелу, а грозный арьергард
Погибельные громы снаряжал.
Одну прижавши длань к своей груди,
Туда, где сердце смертных бьется — точно
Бессмертной быв, испытывала боль,
Богиня выю Крона обвила
Другой рукой и, стан опять согнув,
Титану в ухо молвила слова —
Трубой органной грянул горний глас —
Печальные слова, что наш язык
Способен так воспроизвесть (о сколь
Бедней он, чем былая молвь богов!):
«О Крон, очнись… Но, бедный, старый Царь —
Зачем? Никак, увы, не ободрю;
Не изреку: „Почто же опочил?“
Ты от небес отторжен, а земля
Низринутых богов не признает,
И славный, многошумный океан
Тебя отверг; и в воздухе седой
И ветхий бог не властелин отнюдь.
И твой же гром, невольник вражьих рук,
Обрушился на прежний твой чертог;
Дотла твоей же молнией сожжет —
Наш мир сожжет! — неловкий супостат.
Безвременье! Мгновенья — точно годы!
Чудовищная правда, что ни миг,
Вспухает, нагнетает нашу скорбь,
Дабы неверье не смогло вздохнуть.
Почий, о Крон, и далее! Вотще
Тревожу твой пустынный тяжкий сон,
И втуне ты бы очи разомкнул!
Почий, а я восплачу, павши ниц».
Июльской ночью заворожены,
Зеленые старейшины лесов —
Маститые дубы, при свете звезд
Недвижно дремлют, спят, не шевелясь —
А ветер лишь единожды плеснет,
И до зари уляжется опять.
И, что случайный ветер, эта речь
Утихла. И Богиня, возрыдав,
Сырую почву тронула челом,
Дабы волос рассыпавшихся шелк
Сокрыл стопы Титану, и согрел.
Луна успела за ночь миновать
Неторопливо все четыре фазы,
А эти двое стыли близ ручья,
Незыблемые, словно валуны —
Безгласный Бог, склонившийся к земле,
Простертая Богиня, вся в слезах —
Покуда Крон, опомнясь, не подъял
Угрюмый взор на чуждый, жуткий край,
На сумрак и печаль окрестных мест —
И не узрел Богиню… Крон отверз
Косневшие уста — и, точно лист
Осиновый, дрожала борода:
«Супруг тебе — златой Гиперион,
О Тейя, о нежнейшая жена…
Отверзни взор и возопи: увы!
Отверзни взор и молви: сей изгой —
Ужели Крон? Скажи, ужели впрямь
Сей голос — мой? Чело сие — ужель
Мое? Мое, навек лишенное венца?
Ужели это Крон? О, чья же власть
Меня повергла, молви, чья же мощь?
О, кто растил ее, и наущал?
Ведь я стальной рукой давил Судьбу!
Но я сражен, я сгублен, погребен,
И отрешен от боголепых дел:
Не правлю обращением светил,
Не усмиряю ветры и моря,
Не пригреваю злаки тучных нив —
О, как же божью сердцу изливать
Безмерную любовь? Невесть куда
Мое пропало сердце — и невесть
Куда пропал я сам, былой Титан:
Престол утратив, где-то я исчез
Меж ним и долом этим… Тейя, Тейя!
Открой зеницы, огляди миры —
Миры сиянья звездного, и мглы;
Миры, что жизнедатны, иль мертвы;
Миры Небес, и преисподних бездн.
О Тейя, Тейя! Разве не видать
Иль образ некий, иль хотя бы тень
Защитника, стремящегося к нам
На крыльях, либо колеснице? Да!
О да! Я верю: Крону — быть Царем.
О да! Всенепременно победим
Богов мятежных — верю! Трубный зык
Восславит нас, и грянет мирный гимн
В заоблачных чертогах золотых —
Сольется пенье с перебором струн
Серебряным. И сколько новых благ
Создам на диво дщерям и сынам
Небесным! А затем… Затем велю…
О Тейя, Тейя, Тейя! Где же Крон?..»

И Крон восстал во весь огромный рост,
Ломая руки, пястью пясть круша.
Всклокоченную гриву хладный пот
Влажнил — и взор померк, и глас умолк,
И слух замкнулся — плачь, о Тейя, плачь!
Но вскоре Крон возмог отверзнуть вновь
Уста: «О, я ли, я ли — не творец?
Не созидатель? Я ли не создам
Иного мира, и другой вселенной,
Чтоб нынешним — конец настал навек?
О Хаос новый! Где ты?» — Сей глагол
Достиг Олимпа, и объяла дрожь
Троих богов мятежных. Тейя же
Восстала враз, надежду обретя,
И быстро, но смиренно призвала:
«Спеши утешить весь наш падший род,
О Крон! Даруй отвагу остальным!
Я знаю путь, ведущий в их приют!»
И смолкла, взором заклиная: в путь!
Попятилась немного. Крон за ней
Шагнул — и Тейя, вмиг поворотясь,
Вожатой стала. Древние стволы
Пред ними расступались, как трава.

Меж тем во мрачных безднах реки слез
Лились. Таких скорбей, подобных мук
Не выразить ни речью, ни пером!
Титаны — связни, или беглецы, —
Стенали в лютой боли: «Крон, спаси!»
Но к ним не долетал ответный глас.
Из древних великанов лишь один
Еще не пал, и властвовал еще —
Гиперион. И шаровидный огнь
Ему служил престолом — Богу Солнца.
Но чуял Бог: беда недалека.
Он знамений страшился — не примет,
Которых столь боится смертный люд:
Не песий вой, и не вороний грай,
Не уханье полнощное совы,
Не родственник, ступивший на порог,
Когда раздался погребальный звон —
А знамения навевали страх
Гипериону. Весь его дворец,
От золотых пирамидальных веж
До бронзовых укромных галерей,
Кровавым жаром тлел — и всяк покой,
И всяк чертог соделался багров.
Оконные завесы, тучи тож —
Гремели. Исполинские орлы,
Нигде никем не виданные прежь,
Витали. Ржанье пламенных коней,
Нигде никем не слыханное прежь,
Раскатывалось. А кадильный дым,
До Бога достигавший с алтарей,
Что на священных ставятся холмах,
Смердел каленой медью и свинцом
Расплавленным… Когда на сонный запад
Бог нисходил усталый, отсияв, —
Не отдыхать ложился великан,
И не дремал, внимая пенью флейт,
Но мерил до утра, за шагом шаг,
Длину и ширину своих палат.
А в дальних закоулках и углах
Теснились оробелые рабы
Крылатые — так толпы горожан,
Бежавши в степь, сиротствуют, пока
Землетрясенье зыблет их дома.
И вот, когда влачился Крон вослед
За Тейей сквозь неведомую дебрь,
Гиперион прощальные лучи
Метнул, и скрылся, низойдя на запад.
Дворцовую пред ним отверзли дверь
Бесшумно, как всегда — и лишь Зефир
Поднес к устам покорную свирель,
Мелодию рождая наугад.
Подобно розы алой лепесткам,
Благоуханным, радующим взор,
Открылись дивно створы, чтобы мог
Уставший за день Бог домой войти.