Джон Китс - Малые поэмы (сборник)

Зачем прелестная скиталась ныне
Вблизи дороги в сумрачной долине?
Отвечу; но сперва поведать надо,
Как в ненавистном ей обличье гада
Мечтала; как стремилась грезой к чуду,
Как дух ее летал свободно всюду —
И к Елисейским уносился теням,
И к Нереидам, что нисходят с пеньем
В чертог Тефиды по коралловым ступеням;
И к Вакху, что, лозою упоен,
Вкушает сон под шепот пышных крон;
И к тем пределам, где царит Плутон,
И Мульцибер воздвиг ряд сумрачных колонн.
И шумные людские города
Дух Ламии манили иногда.
В Коринфе как-то праздник был великий,
И мчал на колеснице юный Ликий,
И первым из возниц достиг меты —
Но лика олимпийского черты
Не дрогнули… О как в него тотчас
Влюбилась Ламия!.. Уж вечер гас.
Она ждала, что юноша вот-вот
В Коринф от моря по тропе пойдет.
Дул ветр восточный; это означало:
Уже галеру зыблет у причала
В порту недальнем — с острова Эгины
Вернулся Ликий, путь свершив недлинный,
Чтоб жертву принести в Зевесов храм,
Где мясо бычье жгут и курят фимиам.
И Зевс воздал за жертву свыше меры:
От спутников, едва сойдя с галеры,
Отбился Ликий — и наедине
Пошел, внимать не в силах болтовне.
Пора настала пасть вечерним росам;
Он размышлял, шагая по откосам,
Про сумрак тех миров, где для рассудка
Нет места, где воображенью жутко.
Все ближе Ликий к Ламии, все ближе;
Ее не видит сей безумец, иже
Витает взором в неземных просторах;
Уже сандалий приглушенный шорох
Отчетлив; но в раздумья, словно в плащ,
Закутан Ликий: смотрит лишь на хрящ
Тропы, и прочь уходит; из груди
У Ламии исторглось: «Погоди!
Одна стою — средь гор, лесов, полей!
О Ликий, оглянись и пожалей!»
И столько было страсти в этом крике,
Что, как Орфей когда-то к Эвридике,
Он обернулся — и застыл, узрев
Желаннейшую из блистательнейших дев.
И жадно взглядом красоту впивал,
Как пьют до дна дурманящий фиал —
Но тот не иссякал; боясь, что диво
Исчезнет, Ликий начал торопливо
Обильную хвалу великолепью,
Сражен, заворожен, окован прочной цепью:
«Одна? Средь гор?.. К одной тебе, к богине,
Упорным взором обращусь отныне!
О, сжалься надо мной, не обмани:
Исчезнешь — и свои скончаю дни.
Постой, наяда! Ведь издалека
Сумеет внять речам твоим река;
Постой, о нимфа дебрей, погоди —
Прольются в лес и без тебя дожди;
Плеяда павшая! Тебе взамен
Иной Плеяды свет запечатлен
В небесной сфере будет; неужели
Восторженный мой слух затронув еле
Волшебным зовом, сгинешь, неземная?
Ведь сгину сам, тебя припоминая!
О сжалься!..» Молвит Ламия: «Но коль
Покину высь, и предпочту юдоль,
Где что ни шаг — колючие цветы,
Что сможешь молвить, или сделать ты,
Дабы забыла я свой горний дом?
О, не проси бродить с тобой вдвоем
В безрадостной глуши: сия страна
Бессмертной благодати лишена!
Ученым будучи, ты знаешь сам,
Что нежный дух, привыкший к небесам,
Здесь не жилец; увы — каким эфиром
Чистейшим ты сумел бы в мире сиром
Питать меня? Волшебный где чертог,
В котором ублажать меня бы смог
На тысячу ладов, как всемогущий бог?
Увы — прощай!» Привстала на носки,
Воздела руки… Бледный от тоски,
Не в силах нежный позабыть призыв,
Злосчастный Ликий был ни мертв, ни жив.
Казалось, горе юноши нимало
Жестокосердную не занимало;
Но ярый огнь во взоре вспыхнул ярком…
И вот лобзаньем, царственным подарком,
Она вселила в Ликия опять
Жизнь, что уже готовилась отнять.
Стал мака ярче, кто белее мела
Был миг назад; а Ламия запела
О красоте, любви, о счастье без предела,
О сказке, что живет во всякой были…
А звезды, внемля ей, мерцанье затаили.
Потом полился лепет пылкой речи:
Так, много дней прожаждав первой встречи
Наедине, безмолвное — изустным
Признанием сменяют; бывший грустным —
Стал радостным; и был поверить в силах,
Что женщина пред ним; что в женских жилах
Клокочет кровь, а не струятся токи
Небесные; что столь же к ней жестоки,
Сколь и к нему, вседневные невзгоды…
Она дивилась, как в Коринфе годы
Жил Ликий — и не встретил незнакомки
Прелестной, чьи — неброски и негромки —
Влачились дни, исполнены богатства,
Но не любви; отнюдь не без приятства
Тянулись дни бесцветные — пока
Ей Ликий не предстал издалека
Близ колоннады в храме Афродиты,
Где жертвенники были сплошь покрыты
Плодами приворотными и зельем —
Адонии справляли; но с весельем
Ей знаться было — что в чужом пиру с похмельем…
И Ликий вспрял от смерти к бытию,
Зря деву, и внимая речь сию.
И просиял, уразумевши, как
Лукавства женского был явлен знак;
И всяким изреченным женским словом
Манило юношу к отрадам новым.
Пускай поэт безумный славить рад
Красу богинь лесных, дриад, наяд —
Живущим в чаще, в озере, в пещере,
Им женственная прелесть в полной мере
Не свойственна; ее вложило время
Лишь в камень Пирры, иль в Адама семя.
И Ламия решила очень верно,
Что вожделений плотских пыл и скверна
Богиням чужды — легче строить ков
Без ухищрений, без обиняков;
Что женского надежней нет пути —
Сразить красой — и ею же спасти.
И Ликий, дщерь увидев человечью,
Ответил, вздохи чередуя с речью,
И ласково прелестную спросил:
Достичь Коринфа — станет хрупких сил?
Но Ламия заклятьем тайным вмиг
Свела дорогу дальнюю с трех лиг
До трех шагов; а Ликий сей обман
Прозреть не смог, любовью обуян.
И как ворота града миновали,
Не знал он — да и знать желал едва ли.

Как бред безумца, плыл со всех концов
Коринфа — от заносчивых дворцов,
От улиц людных, и от капищ пышных —
Гулянья гул: подобье звуков, слышных
В начале бури; и вздымался в ночь:
Богач и нищий — всякий люд не прочь
Наедине пройтись, не то сам-друг
По белой мостовой, вкусить досуг;
Огни пиров повсюду зажжены…
Две тени то скользили вдоль стены,
То прыгали по выступам ограды,
То прятались на миг в потемках колоннады.

Страшась друзей, плащом закутав лик,
Спешил влюбленный; но вблизи возник,
Ступая чинно, лыс и ясноглаз,
Седобородый старец; Ликий враз
Осекся, пальцы девы сжал, и скрыть
Не в силах ужаса, удвоил прыть.
А Ламия дрожала… «Без причины
Зачем трепещешь, точно лист осины?
Зачем ладонь твоя покрылась потом?»
«Усталость, — молвит Ламия: — Но кто там
Явился нам? Припомнить не могу
Черты его… Ужель в глаза врагу
Ты глянул?» Отвечает Ликий: «Нет, —
Се Аполлоний мудрый, чей совет
Прилежно внемлю; но казалось, он
Вот-вот развеет мой волшебный сон».

Тут Ликию смятенному предстал
Колоннами обрамленный портал.
Серебряный фонарь — сродни звезде —
Мерцал, и отражался, как в воде,
В ступенях, крытых мрамором; покров
Настоль был чист, зеркален, светел, нов,
Что чудилось: нехоженую гладь
Лишь небожитель смел бы попирать
Стопой; дверные петли, как свирели,
Впуская деву с юношей, запели.
И дом почли влюбленные своим…
Он долго был известен лишь двоим,
Да слугам-персам, коих в тот же год
На рынках зрели; всё гадал народ:
Где обитают? Часто крались следом —
Но оставался дивный дом неведом.
Во имя правды скажет легкий стих
О роке, что впоследствии постиг
Любовников; но лучше бы теперь
За этими двумя замкнуть навеки дверь!