Евгений Евтушенко - Катер связи

Расщепляют, конечно, атомы,

забираются в звездный простор,

но на зрителей

и гладиаторов

162

разделяется мир до сих пор.

Гладиаторов не обижу —

их жалею всей шкурой,

нутром,

ну, а зрителей ненавижу.

В каждом зрителе

жив Нерон.

Подстрекатели,

9 горлодратели,

вы натравливаете без стыда.

Вы хотели б,

чтоб мы, гладиаторы

убивали друг друга всегда?

Улюлюкатели,

науськиватели,

со своих безопасных мест

вы визжите,

чтоб мы не трусили,

чтобы лезли красиво на мечи...

Проклинаю Нероновы жесты,

только слышите,

подлецы, —

в мире есть палачи

и жертвы,

но и есть еще третьи —

борцы!

Я бреду,

голодая по братству,

спотыкаясь,

бреду сквозь века

и во снах моих гладиаторских

вижу нового Спартака.

Вот стою на арене эстрады

163

перед залом,

кипящим, как ад.

Я измотан,

истрепан,

изранен,

но не падаю —

не пощадят.

Львиный рык ожидающий —

в рокоте.

Весь театр под когтями трещит.

В меня мечут вопросы,

как дротики,

ну, а кожа —

единственный щит.

Колизей,

аплодируй,

глазей!

Будь ты проклят,

палач Колизей!

И —

спасибо тебе за науку!

Поднимаю сквозь крики и визг

над тобою

мстящую руку

и безжалостно —

палец вниз...

164

ЖАРА В РИМЕ

Монахи,

к черту все сутаны,

ныряйте в римские фонтаны!

А ну,

синьор премьер-министр,

скорее в По

и прямо — вниз!

И как ослы

и как ослихи,

к воде — послы,

к воде — послихи.

Миллионер,

кричи в смятеньи:

«Подайте на кусочек тени!»

Объедини хоть раз господ

с простым народом

общий пот!

Все пропотело —

даже чувства.

Газеты —

липкое белье.

Мадонна плачет...

Чудо!

Чудо!

165

Не верьте —

катит пот с нее.

За сорок...

Градусники лопаются.

Танцует пьяно ртуть в пыли,

как будто крошечные глобусы,

с которых страны оползли.

Все расползается на части,

размякло все —

и даже власти.

Отщипывайте

мрамор храма

и жуйте

вместо чуингама.

А бронзовые властелины,

герои,

боги —

жалкий люд,

как будто бы из пластилина:

ткнешь пальцем —

сразу упадут.

На Пьяцца ди Индепеденца

току беспомощней младенца.

Асфальт расплавленный —

по грудь.

«Эй, кто-нибудь!

Эй, кто-нибудь!»

Но нет —

никто не отвечает.

Жить независимо —

включает

и независимо тонуть.

166

А надо всем

поэт-нудист

стихи пророчески нудит:

«Коровы на лугах протухли,

на небе Млечный Путь прокис.

Воняют люди и продукты.

Спасенье —

массовый стриптиз!

Не превращайтесь,

люди,

в трупы,

не бойтесь девственной красы.

Одежду носят только трусы.

Снимайте радостно трусы!»

Дамы стонут:

«Озона...

Озона!»

Объявили,

портных окрыля,

наимодным платьем сезона

платье голого короля.

«Ха-ха-ха!.. —

из веков раздается отзет.

Оно самое модное —

тысячи лет...»

«О депутат наш дорогой,

вы в села —

даже ни ногой,

а села обнищали...

Где все, что обещали?» —

167

«Я обещал?

Ах, да,

ах, да!..

Забыл —

простите, духота...» —

«Что ты слаб, мой миленький?

Подкрепить вином?

Ляжем в холодильнике,

может, выйдет в нем...»

Депутаты перед избирателями,

импотенты перед супружницами,

убийцы перед прокурорами,

адвокаты перед убийцами

все оправдываются добродушно:

«Душно...»

Душно,

душно ото лжи...

Россия,

снега одолжи!

Но ходят слухи — ну и бред! —

что и в России снега нет.

И слухи новые

Рим облетели,

что и на полюсе нету льдин,

что тлеют книги

в библиотеках,

в музеях

краски

текут

с картин.

И не спит изнывающий город ночей.

Надо что-то немедля решать,

168

если даже и те,

кто дышал ничем,

заявляют:

«Нечем дышать!»

Из кожи мира —

грязный жир.

Провентилировать бы мир!

Все самолеты,

ракеты,

эсминцы,

все автоматы,

винтовки,

а с ними

лживый металл в голосах у ораторов,

медные лбы проигравшихся глав

на вентиляторы,

на вентиляторы,

на вентиляторы —

в переплав!

Быть может,

поможет...

ПРОВОДЫ ТРАМВАЙЩИКА

Спуманте,

пенься,

Рим,

пей и пой!

Идет на пенсию

трамвайщик твой.

Кругом товарищи

сидят и пьют,

и все трамвайщики —

ремонтный люд.

Старик Джанкарло

бог среди них.

Одет шикарно,

ну, впрямь —

жених.

Лишь чуть грустинка

в его глазах.

Лишь чуть грузнинка

в его плечах.

Он так выхаживал

любой трамвай,

чуть не выпрашивал:

«Вставай,

вставай...»

И как рубали

из рейса в рейс

его трамвай

спагетти рельс!

Они привязчивей,

чем поезда...

Так что ж ты празднуешь,

старик,

тогда?

Когда,

заплаканный,

пойдешь домой,

они —

собаками

все за тобой.

Они закроют

путь впереди.

Они завоют:

«Не уходи!»

Дичают жалко

они без ласк...

Старик Джанкарло,

ты слышишь лязг?

Вконец разогнанный —

в ад

или рай? —

летит

разболтанный,

больной трамвай.

И кто-то чокнутый —

счастливо:

?Крой!»

а кто-то чопорный —

трусливо:

«Ой!»

И кто-то пьяненький:

«Давай!

Давай!» —

а кто-то в панике:

«Ай!

Ай!..»

Ты что,

без памяти?

Окстись,

трамвай!

Но он, как в мыле —

бах!

бух!

О, мама миа,

ах!

ух!

Шекспир

да Винчи —

в пух!

в прах!

Вам смерть не иначе

Глюк,

Бах.

Искусство нынче —

бух!

бах!

Арриведерчи,

Иисус Христос!

Арии Верди

смешны до слез.

172

Эй ты,

Петрарка,

что твой сонет?

Жизнь, как петарда, —

ба-бах! —

и нет.

Очнись, Лаура, —

всем быть в аду.

Не будь же дура —

льни на ходу.

В трамвае жутком

страшенный ор.

То вор,

то жулик,

то снова вор.

Но рядом с кодлом

под визг,

вытье

крестьянка кормит

свое дитё.

Рабочий с булкой,

студент-юнец...

Неужто будет

им всем конец?

Вожатый,

сука,

ты что, —

преступник

или дурак?

Хотя б не взрослых —

спаси дитё,

от страха вздрогнув, —

173

в депо,

в депо!

Трамвай размордленный,

под своды лезь —

ведь есть ремонтники,

наверно, здесь.

Но не научены

те, кто в депо,

а те, кто лучшие,

ушли давно.

За что же кара?

Что впереди?

Старик Джанкарло,

не уходи!

174

ФАККИНО

Неповоротлив и тяжел,

как мокрое полено,

я с чемоданами сошел

на пристани в Палермо.

Сходили важно господа,

сходили важно дамы.

У всех одна была беда —

все те же чемоданы.

От чемоданов кран стонал —

усталая махина,

и крик на площади стоял: