Евгений Евтушенко - Катер связи

А когда я на улицу вышел,

то случилось, чего я не ждал, —?

только снег над собою услышал,

только снег под собой увидал.

Было в городе строго и лыжно.

Под сугробами спряталась грязь,

и летели сквозь снег неподвижно

опушенные краны, кренясь.

Ну зачем, почему и откуда,

от какой неразумной любви

это новое лишнее чудо

вдруг свалилось на плечи мои?

130

Лучше б, жизнь, ты меня ударяла

из меня наломала бы дров,

чем бессмысленно так одаряла, —

тяжелее от этих даров.

Ты добра, и к тебе не придраться,

но в своей сердобольности зла.

Если б ты не была так прекрасна,

ты бы страшной такой не была.

И тот бог, что кричит из-под спуда

где-то там, у меня в глубине,

тоже, может быть, лишнее чудо?

Без него бы спокойнее мне?

Так по белым пустым тротуарам,

и казнясь и кого-то казня,

брел и брел я, раздавленный даром

красоты, подкосившей меня...

131

ВЕСНУШКИ

«Что грустишь, моя рыжая? —

шепчет бабка. — Что стряслось

свою руку погружая

в глубину твоих волос.

Ты мотаешь головою.

Ты встаешь, как в полусне.

Видишь очень голубое,

очень белое в окне.

У тебя веснушек столько,

что грустить тебе смешно,

и черемуха сквозь стекла

дышит горько и свежо.

Смотришь тихо, полоненно,

и тебя обидеть грех,

как обидеть олененка,

так боящегося всех.

В мастерскую его друга

поздно вечером привел

и рукою кругло-кругло

по щеке твоей провел.

132

И до дрожи незаснувшей,

не забывшей ничего,

помнят все твои веснушки

руку крупную его.

Было мертвенно и мглисто.

Пахла мокрой глиной мгла.

Чьи-то мраморные лица

наблюдали из угла.

По-мальчишески сутула,

сбросив платьице на стул,

ты стояла, как скульптура,

в окружении скульптур.

Почему, застыв неловко,

он потом лежал, курил

и, уже совсем далекий,

ничего не говорил?

Ты веснушки умываешь.

Ты садишься кофе пить.

Ты еще не понимаешь,

как на свете дальше быть.

Ты выходишь — и немеешь.

На смотрины отдана,

худощавый неумелыш,

ты одна, одна, одна...

Ты застенчиво лобаста,

не похожа на девчат.

Твои острые лопатки,

будто крылышки, торчат.

133

На тебя глядят нещадно.

Ты себя в себе таишь.

Но, быть может, ты на счастье

из веснушек состоишь?

По замасленной Зацепе

пахнет пивом от ларька,

и, как павы, из-за церкви

выплывают облака.

И, пожаром угрожая

этажам и гаражам,

ты проходишь, вся рыжая,

поражая горожан.

Пусть он столько наковеркал —

так и светятся в лучах

и веснушки на коленках,

и веснушки на плечах.

Поглядите — перед вами,

словно капельки зари,

две веснушки под бровями

с золотинками внутри.

И рыжа и непослушна

в суматохе городской

распушенная веснушка

над летящей головой!

134

ОНА

Она?

Не может быть, чтобы она...

Но нет, —

она!

Нет, —

не она!

Как странно

с ней говорить учтиво и пространно,

упоминая чьи-то имена,

касаться мимоходом общих тем

и вместе возмущаться чем-то искренне,

поверхностно шутить,

а между тем

следить за нею,

но не прямо —

искоса.

Сменилась ее толстая коса

прическою с продуманной чудинкою,

и на руке —

продуманность кольца,

где было только пятнышко чернильное.

Передает привет моим друзьям.

Передаю привет ее подругам.

Продуманна во всем.

135

Да я и сам,

ей помогая,

тщательно продуман.

Прощаемся.

Ссылаемся

(зачем?)

на дел каких-то неотложных важность.

Ее ладони неживую влажность

я чувствую в руке.

Ну, а затем

расходимся...

Ни я

и ни она

не обернемся.

Мы друзья.

Мы квиты.

Но ей, как мне, наверно, мысль

страшна,

что, может, в нас еще не все убито.

И так же,

чтоб друг друга пощадить,

при новой встрече в этом веке сложном

мы сможем поболтать и пошутить

и снова разойтись...

А вдруг не сможем?!

136

ТВОЯ РУКА

Ты гордая.

Ты смотришь независимо.

Твои слова надменны и жестки.

И женщины всегда глядят завистливо,

как хмуро сводишь брови по-мужски.

А у тебя такая маленькая рука

с царапинками,

с жилками прозрачными,

как будто бы участия просящими...

Она,

твоя рука,

хрупка-хрупка.

Я эту руку взял однажды в грубую,

не слишком размышлявшую мою

и ощутил всю твою робость грустную —

и вдруг подумал,

что помочь могу.

Помог ли я?

Я слишком в жизни жадничал...

На сплетниц ты глядела свысока

среди слушков и слухов,

больно жалящих...

А у тебя такая маленькая рука...

Я уезжал куда-то в страны дальние,

137

грустя

сказать по правде —

лишь слегка,

и оставлял тебе твои страдания...

А у тебя такая маленькая рука...

Я возвращался...

Снова делал глупости

и буду делать их наверняка

в какой-то странной беспощадной лютости...

А у тебя такая маленькая рука...

И ненависть к себе невыносимая

гнетет меня,

угрюма и тяжка.

Мне страшно.

Все надеюсь я —

ты сильная.

А у тебя такая маленькая рука...

138

Любимая, больно,

любимая, больно!

Все это не бой,

а какая-то бойня.

Неужто мы оба

испиты,

испеты?

Куда я и с кем я?

Куда ты и с кем ты?

Сначала ты мстила.

Тебе это льстило.

И мстил я ответно

за то, что ты мстила,

и мстила ты снова,

и кто-то, проклятый,

дыша леденящею смертной прохладой,

глядел,

наслаледаясь, с улыбкой змеиной

на замкнутый круг этой мести взаимной.

Но стану твердить —

и не будет иного! —

что ты невиновна,

ни в чем не виновна.

Но стану кричать я повсюду, повсюду,

139

что ты неподсудна,

ни в чем не подсудна.

Тебя я во всем

осеню в твои беды

и лягу мостом

через все твои бездны...

140

ЗРЕЛОСТЬ ЛЮБВИ?

Значит, «зрелость любви»?

Это что ж?

Вот я сжался,

я жду.

Ты идешь.

Встреча взглядов!!

Должен быть вздрог!

Но — покой...

Как удар под вздох!

Встреча пальцев!!!

Должен быть взрыв!

Но — покой...

Я бегу, чуть не взвыв.

Значит, все —

для тебя и меня?

Значит, пепел —

зрелость огня?

Значит, зрелость любви —

просто родственность,

да и то —

еще в лучшем случае?

Это кто ж над нами юродствует,

усмехаясь усмешкой злючею?

141

ИЗ ЦИКЛА

«ИТАЛЬЯНСКАЯ ИТАЛИЯ»

III

РИТМЫ РИМА

Вставайте,

гигантским будильником Рим тарахтит у виска.

Взбивайте

шипящую пену пушистым хвостом помазка.

И — к Риму!

Отдайтесь рассветному стуку его башмаков,

молотков

и крику

молочниц, газетчиков, пекарей, зеленщиков.

Монашки,

хрустя белокрыльем крахмальным, гуськом семенят.

Медяшки

в их глиняных кружках, взывая к прохожим,