Ирина Лазаренко - Магия тени

Брамай глядит на повозку, которую тащат четыре мертвые собаки, и впервые в жизни не находит слов.

Сидящие в телеге люди – маги. Только порождения Божинины могли заставить мертвых восстать. А орки, идущие по Пути Серой Кости, хорошо знают, что нужно делать с магами. Божининых порождений в повозке не может быть много, а вот орков – много, несколько сотен, на придорожном пригорке от них должно в глазах рябить.

Но, глядя на повозку, запряженную мертвыми собаками, орки тоже не находят слов и не понимают, как нужно себя вести при встрече с таким могучим противником. На большеглазых лицах, разукрашенных бурыми полосами, отражается сомнение. Орки смотрят на своего брамая, а брамай, недоуменно приоткрыв рот, провожает глазами повозку.

Когда собаки-мертвяги увозят жуткую телегу, брамай прочищает горло, оборачивается к остальным оркам и стучит по земле посохом. Птичьи черепа качаются туда-сюда и звонко пощелкивают.

– Сей вздох мы узрели знак от Воплотительниц. Они молвят, что мы не напрасно ступили на Путь Серой Кости, что он угоден им. Кому еще, если не Воплотительницам, под силу прогнать таких могучих порождений Божининых? Но посмотрите: терзаемые страхом, они что есть силы убегают из нашего благословенного края по дороге, ведущей в Недру! И пусть они сгинут там в холоде, голоде и мучениях!

Орки удовлетворенно ворчат. Они счастливы, что Воплотительницы им благоволят. Они довольны, что не пришлось вступать в схватку с непонятным и грозным врагом. Они уверены, что враг непременно сгинет на снежных дорогах таинственного северного края.

Сегодня в Мошуке казнили заговорщиков.

Давно уже в городе ворчали, что «раз ректор сбежал – так и гласник теперь не гласник», хотя о ненужности Оля всерьез пока мало кто трепался. Но теперь люди сделали и второй шаг, в той же последовательности заключив, что раз государь сбежал, так и наместник – не наместник, а не понять кто.

И это он, между прочим, пригревает магов, которые кругом виноваты. И это он переезжих принимал, из-за чего теперь еды на всех не хватает. И плохо списывается с другими городами, раз помощи никто не шлет, и с эльфами договориться не может, да еще зерно изводит на дурацкий птичник! Да, может, и лозоплетение захирело не просто так, а от Террибаровой бестолковости и нерасторопности!

А что именно Террибар когда-то спас город от вековой вражды и загнивания, что именно он возродил в Мошуке лозоплетение – про это забыли с обескураживающей естественностью.

Получив от верных людей уведомление про такие речи, которые велись еще не во всеуслышание, но уже и не шепотком, стражники повязали пятерых главных смутьянов и доставили их в вязницу. А Хон и Террибар решили, долго не размышляя: с вязнями нужно поступить по всей строгости, чтоб другим неповадно было.

Народу на площади собралась тьма – чуть не весь город, включая древних стариков, опиравшихся на провожатаев, да малых детей на руках у мамок. А как пропустить такое – не каждый день рубят головы пятерым твоим вчерашним соседям – уже сколько лет такого не бывало!

– Свезло вам, свезло, поганцам! – повторял лысый бородатый орк, которого повели к плахе первым. – Мы бы в городе живо порядок навели!

– Да это ж Хорь-побирун! – весело выкрикнул кто-то из толпы. – Какой те в городе порядок наводить, ты в дому-то в своем порядка навести не можешь!

– И в штанах своих тоже! – сипло добавила дебелая орчиха, наблюдавшая за действом с усмешкой, подбоченясь.

В толпе захохотали.

Тяжелый топор медленно поднялся и сразу же, будто передумав, пошел вниз. Хрясь! – и лысая голова покатилась по наклонному помосту, по желобу, глухо стукнула снизу о доски. Раз! Привалило сегодня радости помощнику палача – пятеро приговоренных, из которых четверо – не старые и здоровьем не обиженные, одних только зубов на обереги с них можно надергать ого-го сколько!

Хон стоял прямо перед помостом, рядом с четырьмя стражниками. Наместник присутствовать на казни отказался, заявив, что ничего любопытного там не увидит.

Повели следующего, пузатого краснощекого старика. Он шел, трудно переставляя ноги, словно тело забыло, как это делается. Глаза его, мутные и слезящиеся, бездумно перебегали по возбужденным лицам в толпе, от одного к другому, пока не остановились на старшине стражи. Старик запнулся, дернул плечом, за которое держал его стражник, вдохнул с клокотанием, едва не поперхнувшись, и визгливо заорал Хону:

– Я ж тебя на руках качал, сволота ты поганая!

Старшина стражи стоял, сложив на груди руки. Лицо его было невозмутимым, словно он и не слыхал ничего. Зато в толпе позади него слыхали все очень хорошо, и заворчали, зароптали. Хон обернулся, потянул руку к мечу на поясе, и люди тут же смолкли, опустили головы.

Хрясь! – клюнул топор во второй раз. Загупала по сухим доскам голова.

Люди в толпе снова зашептались. Слов было не разобрать.

Третий преступник, человек в жутко грязной нарядной одежде, неумолчно бормотал, прося у Божини заступничества, и дико оглядывался вокруг. Вновь развеселившиеся люди отпускали едкие шуточки про его наряд и неверную поступь.

– Божиня, сохрани, Божиня, сохрани, Божиня, сохрани, – как заговоренный, твердил мужчина, стреляя горячечным взглядом по сторонам.

В толпе глухо взвыла женщина, вслед за ней зашелся воплем ребенок.

Хрясь!

Руки у приговоренных были связаны за спиной, ноги – между собою, на длину веревки в полшага. Но четвертый приговоренный, стриженный «под эллордца» худой эльф, вырывался так отчаянно и кричал такое плохое, что пришлось его приложить по затылку и дотащить до плахи в бессознательности.

– Не по-человечески это – беспамятным головы рубить, – осудили басом из толпы.

– Так ведь он и не человек! – тут же отшутились несколько голосов.

Вокруг снова расхохотались и принялись перебрасываться колкостями под стук катящейся по помосту головы. Среди гогота старшина стражи расслышал несколько слов на исконно-эльфском – злобное «Йель’ва хон-на».

Последним вышел гном – сам вышел, на полшага впереди стражников, и с таким видом, словно делал собравшимся огромное одолжение. Он, единственный из приговоренных, молчал, только презрительно кривил толстые губы.

Из толпы позади Хона вывернулся Эдфур – почитаемый среди мошукских старожилов гном. В прежние времена, когда половина города непрестанно резалась с другой половиной города, этот гном был славен невероятной удачливостью, редкостно буйным нравом и очень остро заточенным топором.