Джон Толкин - Две твердыни

Остановились на дальнем склоне горбатого холма и залезли отдохнуть в терновую заросль: глубокую рытвину прикрывали оплетенные вереском иссохшие узловатые ветви-стропила, кровлей служили весенние побеги и юная листва. Они полежали в этом терновом чертоге. Устали так, что и есть не хотелось, выглядывали из-под навеса и дожидались дня.

Но день не наступил: разлился мертвенно-бурый сумрак. На востоке под низкой тучей трепетало багровое марево – не рассветное, нет. Из-за бугристого всхолмья супились кручи Эфель-Дуата, стена ночного мрака, а над нею черные зазубренные гребни и угловатые вершины в багровой подсветке. Справа громоздился еще чернее высокий отрог, выдаваясь на запад.

– В какую нам сторону? – спросил Фродо. – Там что, за этим кряжем, логовина Моргула?

– А чего примериваться? – сказал Сэм. – Дальше-то пока не пойдем, все-таки день, какой ни на есть.

– Может быть, пока и не пойдем, может быть, и нет, – сказал Горлум. – Но идти надо скорей – и поскорее к Развилку, да, к Развилку. Хозяин правильно подумал – нам туда.

Багровое марево над Мордором угасло, а сумрак густел: чадное облако поднялось на востоке и проползло над ними. Фродо и Сэм поели и легли, но Горлум мельтешился. Есть он не стал, отпил воды и выполз из рытвины, а потом и вовсе исчез.

– Мышкует небось, – сказал Сэм и зевнул. Был его черед спать, и сон его тут же сморил. Ему снилось, что он возле Торбы-на-Круче и чего-то он такое ищет на огороде, но тяжко навьючен и чуть землю носом не бороздит. Там все почему-то заросло и как-то запаршивело: сплошные репьи да купыри, аж до нижней изгороди. «Работенки невпроворот, а я, как на грех, уставши, – приговаривал он и вдруг вспомнил, что ему надо. – Да трубку же!» – сказал он и проснулся.

– Вот дубина! – обругал он себя, открыв глаза и раздумывая, с чего бы это он валяется под забором. Потом сообразил, что трубку искать не надо – она в котомке, а табаку-то нет – и что он за сотни миль от Торбы. Он сел: было темным-темно. Ишь, хозяин додумался: не будить его до самого вечера! – Это вы совсем не спали, сударь? – строго сказал он. – Времени-то сколько? Вроде уж поздно.

– Нет, не поздно, – сказал Фродо. – Просто день становится все темнее. А так-то и за полдень, поди, еще не перевалило, и проспал ты не больше трех часов.

– Интересные дела, – сказал Сэм. – Это что ж, буря собирается? Такой бури небось еще и на свете не бывало. Не худо бы забраться куда и поглубже, а то вон веточками прикрылись. – Он прислушался. – Что это, гром, барабаны или так просто тарахтит?

– Не знаю, – сказал Фродо. – Уж давно затарахтело. То будто земля дрожит, а то словно кровь стучит в ушах.

Сэм огляделся.

– А где Горлум? – спросил он. – Неужто не приходил?

– Нет, – сказал Фродо. – Ни слуху ни духу.

– Ну, невелика потеря, – сказал Сэм. – Такой кучей дерьма я еще никогда не запасался в дорогу. Это надо же – сто миль провисеть на шее, а потом запропаститься, как раз когда в тебе есть нужда, хотя какая в нем нужда – это еще вопрос.

– Ты все-таки не забывай Болота, – сказал Фродо. – Надеюсь, ничего с ним не стряслось.

– А я надеюсь, что он ничего не затевает или хотя бы не угодил, как говорится, в хорошие лапы, а то нам крутенько придется.

Опять прокатилось громыханье, гулче и ближе. Земля под ними задрожала.

– Куда уж круче, – сказал Фродо. – Вот, наверно, и конец нашему путешествию.

– Может, и так, – согласился Сэм, – только мой Жихарь говорил: «Поколь жив, все жив, – и добавлял на придачу: – А не помрешь, так и есть захочется». Вы перекусите, сударь, потом на боковую.

«Хошь – день, а не хошь – как хошь», – говорил себе Сэм, выглядывая из-под тернового укрытия; бурая мгла превращалась в бесцветный и непроницаемый туман. Стояла холодная духота. Фродо спал беспокойно, ворочался и метался, бормотал во сне. Дважды Сэму послышалось имя Гэндальфа. Время тянулось по-страшному. Наконец Сэм услышал за спиной шипенье и, обернувшись, увидел Горлума на карачках; глаза его сверкали.

– Вставайте, вставайте! Вставайте, сони! – зашептал он. – Вставайте бысстренько! Нельзя мешкать, ниссколько нельзя. Надо идти, надо выходить сейчас. Мешкать нельзя!

Сэм недоуменно взглянул на него: перепугался, что ли, или так гоношится?

– Прямо сейчас? Чего это ты вскинулся? Еще не время. Еще и полдничать-то не время: в порядочных домах даже на стол собирать не начали.

– Глупоссти! – засипел Горлум. – Мы не в порядочных домах. Время уходит, время бежит, потом будет поздно. Мешкать нельзя! Надо идти! Вставай, хозяин, вставай!

Он потряс за плечо Фродо, и Фродо, внезапно разбуженный, сел и перехватил его руку. Горлум вырвался и попятился.

– Без всяких глупосстей, – процедил он. – Надо идти. Нельзя мешкать!

Объяснений они от него не добились, не сказал он и где был, и с чего так заторопился. Донельзя подозрительно все это было Сэму, но Фродо вникать не хотел. Он вздохнул, вскинул котомку и, видно, готов был брести невесть куда, в густую темень.

Со всей осторожностью вывел их Горлум на гору, прячась, где только возможно, и перебегая открытые места; но едва ли и самый зоркий зверь углядел бы хоббитов в капюшонах и эльфийских плащах, да и бесшумны они были, как сущие хоббиты: ни веточка не хрустнула, ни былинка не прошелестела.

Час или около того они молча шли гуськом в сумраке и полной тишине, лишь изредка погромыхивали то ли раскаты грома, то ли барабаны в горах. Они спускались, забирая все южнее, насколько позволяли буераки. Невдалеке темной стеной возникла купа деревьев. Подобравшись ближе, они увидели, что деревья огромные и очень старые, но все же величавые, хотя обугленные их вершины были обломаны, будто в них била молния – но ни она, ни свирепая буря не смогли сгубить их или выдрать из земли вековые корни.

– Развилок, да, – прошептал Горлум, молчавший от самой рытвины. – Нам его не миновать.

Свернув на восток, он повел их в гору, и вдруг перед глазами открылась Южная дорога, извивавшаяся у горных подножий и исчезавшая меж деревьев.

– Иначе не пройти, – шепнул Горлум. – За дорогой тропок нет, ни тропочки. Надо дойти до Развилка. Мешкать нельзя! Только ни слова!

Скрытно, будто разведчики во вражеском стане, сползли они вниз к дороге и по-кошачьи крались у западной обочины, подле серого парапета, сами серее камней. И вошли в древесную колоннаду, как в разрушенный дворец под темным пологом небес; и, словно арки, зияли промежутки меж исполинскими стволами. Посреди колоннады крестом расходились четыре дороги: одна вела назад, к Мораннону, другая – на дальний юг; справа вздымалась дорога из древнего Осгилиата: она пересекала тракт и уходила на восток, в темноту; туда и лежал их путь.

На миг остановившись в страхе, Фродо вдруг заметил, что кругом посветлело и отблесками дальнего света озарилось лицо Сэма. Он обратил взгляд к прямой, как тугая лента, дороге книзу, на Осгилиат. Далеко над скорбным Гондором, одетым тенью, солнце выглянуло из-под медленной лавины туч, и огнистое крыло заката простерлось к еще не оскверненному Морю. И осветилась огромная сидячая фигура, величественная, под стать Каменным Гигантам на Андуине. Обветренная тысячелетиями, она была покалечена и изуродована недавно. Голову отломали, на место ее в насмешку водрузили валун: грубо намалеванная рожа с одним красным глазом во лбу ухмылялась во весь рот. Колени, высокий трон и постамент были исписаны руганью и разрисованы мерзостными мордорскими иероглифами.