Арабель Моро - Последнее наказание

В голосе ее чувствовалось какое-то непривычное воодушевление, и я забеспокоилась о том, не может ли оно стать предвестником очередного эпилептического припадка. В последнее время приходы болезни случались у нее все чаще, и меня это очень тревожило. Тем временем мама отошла от меня к кровати и вытащила из коробки, в которой прежде лежало платье, небольшую шкатулку из красного дерева. Вернувшись к зеркальному столику, возле которого я сидела, она протянула мне шкатулку и сказала:

– Это брошь твоей прапрабабушки. Ты знаешь, она передается у нас в семье из поколения в поколение, и мне она досталась от моей мамы в день свадьбы. Мама говорила, что эта брошь приносит счастье… – тут мама слегка замялась, но все же сказала: – И любовь. Возьми ее и, надеюсь, в этом году ты повстречаешь свою настоящую любовь.

Я открыла заветную шкатулку и дрожащими от восторга и волнения руками сняла с черной бархатной подушечки семейную реликвию. Тепло рук нескольких поколений предков согрело меня в один миг и подарило надежду на то, что в скором времени пожелание мамы осуществится. Я всегда с восторгом слушала, как мама рассказывает историю этой броши, повествующую о том, что мой прапрадед подарил ее в день свадьбы моей прапрабабушке, как она, прожив в любви и согласии с ним до глубокой старости, затем подарила ее своей дочери, и как потом эта брошь стала символом вечной любви и безграничной верности для нашей семьи. В детстве я часто приходила в мамину комнату, чтобы тайком приоткрыть заветную шкатулку и хотя бы одним глазком взглянуть на знаменитую брошь. В такие моменты я мечтала, что наступит день, когда она станет моей, а потом когда-нибудь много-много лет спустя я тоже передам ее кому-нибудь из своих дочерей или внучек. Это был лучший подарок, какой только можно было придумать в день моего восемнадцатилетия. Я прикрепила брошь на новое платье и с восхищением посмотрела на ее сияющее в лучах солнца зеркальное отражение.

– Но и это еще не все, – сказала мама, тоже любуясь моим отражением. – Ты же помнишь мою сестру? Лотту?

Я кивнула, хотя и помнила ее очень смутно, а вернее сказать, почти что не помнила. Я была еще совсем маленькой, когда мамина сестра вышла замуж и покинула наш дом, переехав в Амстердам, и хоть этот город и находился не очень уж далеко от нашей усадьбы, она больше ни разу не приезжала. Тем не менее мама поддерживала с ней активную переписку, и время от времени я слышала от нее рассказы о благополучии и процветании тети Лотты и ее супруга.

– В последнем письме, которое, как ты помнишь, пришло пару дней назад, Лотта поздравляла тебя с днем рождения и приглашала нас обеих пожить у нее в Амстердаме некоторое время. Что ты думаешь об этом?

– Не знаю, – неуверенно начала я.

Мысль о жизни в большом шумном городе приводила мою привыкшую к тиши и уединению душу в уныние. За всю свою жизнь я почти не выезжала за пределы нашей усадьбы и уж точно не была в городах, своим размером и численностью населения подобных Амстердаму. Именно поэтому в тот момент, когда мама рассказала мне об этом предложении, я склонна была отказаться и скорее посоветовать маме посетить сестру одной или, напротив, пригласить тетю Лотту и ее мужа погостить у нас, но оказалось, что мама все уже решила за меня.

– Выезжаем завтра в полдень, – сказала она и, поцеловав меня в лоб, вышла из комнаты, не забыв, правда, напомнить о скорой подаче завтрака.

На следующий день, как и сказала мама, ровно в полдень мы вышли из дома. Все необходимые вещи уже были погружены в карету, и нам оставалось только сесть на не самое удобное сидение и насладиться не самой приятной дорогой, которая, как мне виделось, должна была оказаться долгой, мучительно скучной и повсюду абсолютно однообразной. Одна мысль о ней заставляла меня тревожно вздрагивать. Я совершенно не хотела покидать родной дом, но мое мнение по этому вопросу никого не интересовало. Отчего-то мама была абсолютно уверена в том, что эта поездка крайне необходима нам обеим. Она считала, что длительное пребывание в большом, шумном городе пойдет мне на пользу, а незнакомые прежде увеселения и новые впечатления, по ее мнению, должны были встряхнуть меня и заставить взглянуть на мир вокруг и на свое будущее другими глазами. Я, в общем-то, не исключала того, что она была права, и признавала, что те годы, которые я провела дома после смерти бабушки Марселлы, сделали из меня отчаянную затворницу. В последнее время я редко выбиралась куда-то дальше своего сада, перестала ходить в деревню, и даже в дни празднеств, когда деревенская молодежь с жаром уговаривала меня присоединиться к ним, я находила всевозможные поводы, чтобы отказаться и остаться дома. Все больше времени я проводила в саду, где собственноручно посадила некоторые виды цветов, что когда-то росли в маленьком садике за домом бабушки Марселлы. Мне нравилось за ними ухаживать и наслаждаться их ароматами, но мама считала, что такая жизнь не подходит молодой девушке моего положения, и именно поэтому решила отправиться вместе со мной в Амстердам.

Не могу сказать, что для мамы это решение было легким, так как серьезная болезнь не просто так удерживала ее дома все эти годы. Проявляясь в самые неподходящие моменты, приступы эпилепсии не давали ей выбираться куда-нибудь дальше нашего двора. И все же теперь, ради меня и моего будущего, она решилась пожертвовать своим покоем и впервые за долгие годы отправиться в путешествие.

Так уж считается в нашем мире, что женщины – сами себе не хозяйки и почему-то не могут иметь возможность путешествовать на большие расстояния в одиночку. Папа давно оставил наш мир, а других близких родственников мужского пола у нас не было, поэтому в поездку в качестве сопровождающего нам пришлось взять Петруса, который, впрочем, не имел ничего против этого, так как любил путешествовать, в то время как к работе по дому имел куда меньшую симпатию. Я же искренне радовалась тому, что он поедет с нами, ибо, если бы вдруг в дороге с мамой случился приступ эпилепсии, в одиночку я вряд ли смогла бы ей помочь.

Стоя с довольным видом возле кареты, Петрус с наигранным пафосом подал руку сначала маме, помогая ей подняться, потом мне, а затем сам залез внутрь и с наслаждением плюхнулся на жесткое сидение против нас. Хлыст кучера рассек воздух, но я почувствовала его словно удар на своей спине. Карета медленно тронулась, и мы отправились в путь.

Мы ехали, как мне казалось, бесконечно долго, но большую часть времени молчали. Лишь иногда, глядя в окно кареты и видя там узкие извилистые речушки, зеркальные озера или цветущие поляны, мама восклицала:

– Какая красота! Марьюшка, погляди же, как дивно!