Арабель Моро - Последнее наказание

Молодой человек широко, но отнюдь не развязно улыбнулся, заметив, как долго и внимательно я изучаю его внешность.

– Я лишь хотел сказать, что вы кое-что обронили, – сказал он, протягивая мне голубой шелковый платок, который, видимо, ветер снял у меня с шеи, когда я вышла.

Я приняла платок, но он оказался испачкан, и пятно красовалось на том месте, где были вышиты мои инициалы. Возможно, это могло бы быть каким-нибудь дурным знаком, но за последние дни я так много тревожилась попусту, что теперь с трудом могла соображать. И поэтому, получив назад свой платок, я только тупо уставилась на пятно, даже не пытаясь думать о чем-либо конкретно.

– Вы чем-то расстроены? – заговорил снова молодой человек, который теперь, в свою очередь, внимательно изучал меня.

– Нет, – торопливо ответила я, смущаясь под его изучающим взглядом.

Незнакомец ничего не сказал, но и не ушел. Все так же стоя рядом со мной, он отвернулся и несколько минут смотрел на конюшню, дверцы которой то и дело открывались и закрывались, впуская и выпуская суетившихся там служащих. Пару раз среди них я видела Петруса, но отчего-то не торопилась идти к нему.

– Вы ведь приехали вчера с тем мужчиной, что сегодня все утро требует лошадей, не так ли? – вдруг спросил незнакомец.

– Да, – очень настороженно ответила я, внезапно вспомнив о том, что клятвенно обещала Петрусу ни при каких обстоятельствах ни с кем здесь не разговаривать.

От этой мысли я сильно смутилась, и сия эмоция, очевидно, ясно отразилась на моем лице, так как молодой человек тут же постарался меня успокоить.

– Вы только не беспокойтесь, – сказал он, слегка прикоснувшись к моей руке.

Это едва ощутимое касание показалось мне очень приятным, и я, сама не зная почему, не отдернула руку. Тем временем незнакомец продолжал:

– Я знаю, что много чего рассказывают про постоялые дворы, но не стоит же верить всему, что говорят. Много людей живет на земле, и все они разные. Но не все же плохие! Вот вы считаете себя плохой?

– Нет, – смущенно ответила я и опустила взгляд на землю, ощущая, как предательски покраснели щеки. Отчего-то мне совсем не хотелось казаться глупой и пугливой перед этим, пусть даже и совершенно незнакомым мне, человеком.

– Вот видите, – ласково улыбнулся он. – И я нет. Значит, нас уже двое. Значит, точно плохие не все. А у вас, я видел, еще мама есть. Она ведь тоже не плохая, по крайней мере, мне так показалось. Значит, она тоже хорошая. И у меня тоже были мама и папа, и у них были мама и папа, и они все были хорошие. И тогда сколько же нас таких хороших получается?

– Много, – ответила я, слегка улыбнувшись и смущенно взглянув на незнакомца.

– А знаете, что? – внезапно спросил он, лукаво посмотрев в мои глаза.

– Что? – спросила я, вдруг на секунду испугавшись, правда, сама не зная чего.

– У вас чудесная улыбка, – сказал он, широко улыбнувшись, а я опустила глаза, окончательно смутившись и с ужасом понимая, что сейчас мое лицо должно вновь предательски покраснеть.

Несмотря на все мое смущение, этот солнечный молодой человек не спешил уходить, а продолжал разговаривать со мной, не затрагивая никаких сколько-нибудь значащих для нас обоих тем. Он показался мне очень естественным и свободным, и рядом с ним я на время забыла, где и зачем нахожусь. С ним было легко и просто разговаривать, и, несмотря на то, что встретились мы всего несколько минут назад, он казался мне давним знакомым, которого я не видела долгие годы и наконец повстречала сейчас. Вскоре мы уже мирно прогуливались по двору, обсуждая погоду, пение птиц и прочие ничего не значащие вещи. Он рассказал мне многое об этом и некоторых других постоялых дворах. Его рассказы были смешны до невозможности, и я смеялась. Вернее, не так. Я не смеялась, я хохотала. Я хохотала так, как не хохотала уже несколько лет. Именно здесь, рядом с ним, я почувствовала себя снова на свободе. Снова дома. Глядя на то, как на его ярко-рыжих волосах сияют отблески солнца, я вновь вспомнила ту кипучую радость, что переполняла меня несколько лет назад, когда я, будучи еще совсем юной, спешила навстречу бабушке Марселле, ожидавшей меня на низеньком крылечке деревянной избушки. Молодой незнакомец провел рядом со мной меньше получаса, но за это время в душе моей снова воцарился мир и покой. Благодаря ему тонкий стебелек моей души снова окреп, и я готова была сразиться со всем, что готовил мне Амстердам.

– Кажется, там опять что-то творится, – сказал он, обращая мое внимание на шум, доносящийся из открытых дверей постоялого двора.

Я тоже прислушалась, но ничего не смогла разобрать. Впрочем, этого и не требовалось, так как уже через секунду из здания вывалился взъерошенный и раскрасневшийся Петрус, за ним вспотевший и вымокший хозяин постоялого двора, а вслед за ними неторопливо и с достоинством вышла мама. Петрус беспрестанно кричал и ругался, но все же выглядел победителем. Он подошел ко мне и, с гордым негодованием взглянув на моего собеседника, объявил:

– Наши лошади готовы. Пора в путь!

Сказав это, Петрус схватил меня под руку и потащил прочь, даже не дав попрощаться с новым знакомым. Уходя, я слышала, как молодой человек крикнул мне вслед: «Счастливого пути!»

Мы торопливо сели в карету и сразу же отправились в путь, так как задержка и так отобрала у нас слишком много времени. Следующей нашей остановкой должен был стать Амстердам. Долгожданный Амстердам! Мы планировали прибыть туда днем, но из-за непредвиденной заминки, могли теперь оказаться в городе не ранее ночи. Впрочем, это меня ни капли не расстраивало. Странно, но благодаря заурядной встрече на постоялом дворе мое настроение значительно улучшилось, и теперь я жалела только лишь о том, что так и не спросила имени того приятного молодого человека.

Ко времени нашего отъезда небо снова затянули тучи, но дождь не шел, что тоже очень меня радовало. Когда же мы отъехали на достаточно большое расстояние от постоялого двора, я заметила картину, поразившую меня в самое сердце. Я ехала, глядя в окно, и, подняв глаза на небо, вдруг увидела, как в одном месте тяжелая корка туч треснула и в образовавшуюся небольшую щель с неимоверной силой стали вливаться лучи солнца. Они были так хорошо и так четко видны, что, казалось, к ним можно было прикоснуться рукой. Как мне тогда захотелось дотронуться до этих, словно сотканных из тончайшего шелка, полос! Лучи так уверенно проникали сквозь тучи, освещая землю под собой, что моя душа возликовала. Не было больше того тяжелого, давящего ощущения томления, которое часто бывает в дождливую погоду. Было лишь легкое, вдохновенное чувство надежды. Теперь я хотела в Амстердам!

– Ну вот и последний перекресток! – радостно объявил кучер, поглядывая на дорогу.