Александр Верт - Молчание. На грани шепота

Он спрашивал шепотом, и голос у него дрожал от внезапного понимания, что ничего не знает о мыслях сына. Его странные манеры, чудаковатости правитель всегда считал блажью, а теперь испугался их.

− Ответь! – потребовал король, едва не ударив кулаком по столу, но Гэримонд только посмотрел ему в глаза.

− Все что-то скрывают, отец, а магу не прожить без тайн…

− Каких еще тайн?!

Гэримонд лишь головой покачал, давая понять, что ни о чем говорить не станет, сам ведь едва понимает, что происходит.

− Почему? – спросил король уже без злости, но с отчаяньем.

− Прости, но я не просто так завожу тайны. Об этом я не могу говорить.

− Отлупить бы тебя, − вздохнув, сказал король.

− Отлупи, ты имеешь на это право, − шепотом ответил Гэримонд, − но тогда я не смогу гарантировать, что буду в состоянии явиться на бал.

− И в кого ты такой хладнокровный? Твоя мать-эльфийка строгой была, но чтобы так…

− Я – аграаф, чего ты еще ожидал? Я был рожден таким, забыл?

Король покачал головой.

− Это не так. Ты сейчас просто показываешь мне свое недоверие.

Гэримонд только вздохнул. Снова просить прощения он смысла не видел, но буквально кожей чувствовал, как внезапно натянулись его отношения с отцом, только изменить он ничего не мог.

Король перемен тоже ждать не стал. Он просто встал и хотел молча удалиться – ведь если ему здесь не доверяют, то и говорить не о чем.

− Отец, − остановил его внезапно Гэримонд, но не извинился, а попытался предостеречь: − Что бы ни сказал сегодня Грэстус, не верь ему. Он может быть опасен.

− Почему? – спросил король, спокойно обернувшись, будто в нем не было обиды.

− Я ему не верю, − пожав плечами, сказал Гэримонд. – Обещай, что тоже не станешь ему верить.

− А если он расскажет мне о твоих тайнах? – хмурясь, спросил король.

− Если его слова зародят в тебе сомнения, приходи ко мне, и я объясню или опровергну их. Просто не стоит ему верить сразу, хорошо?

− А если я посчитаю, что с тобой не стоит об этом говорить? Что если я не захочу с тобой обсуждать его слова?

− Посоветуйся с Агиманом. У него хватит чутья отличить правду от лжи. Лучше без Агимана даже не говори с ним. Он аграаф, если он захочет…

− Ты еще запрети мне принимать гостей! – возмутился король.

− Если бы я мог запретить Грэстусу приближаться к нашему королевству, я бы это сделал, − так же прямо и неожиданно резко ответил Гэримонд.

− Я буду делать то, что сочту нужным, − зло ответил король и вышел, заставляя Гэримонда тяжело вздохнуть.

Что не так было с Грэстусом, принц и сам не понимал, но что-то было. Слишком долго он жил, слишком не походил на других аграафов: если бы не черные глаза, Гэримонд и вовсе назвал бы его самозванцем, а тот зачем-то явился в королевство именно ко дню его совершеннолетия.

«Что тебе нужно?» − подумал Гэримонд и, прекратив мучать перстень, стал нервно выкручивать пальцы, пока не заметил черные следы на собственных ладонях. Удивленно посмотрев на свои руки, он вдруг понял, что те словно измазаны сажей.

«Откуда?» − спросил он сам себя и тут же вспомнил, как вцепился в Ювэй в своем видении.

− Не может быть, − прошептал он, и края мрака прямо на его руках пришли в движение.

− Нет, − дрогнувшим голосом сказал Гэримонд. – Больше ведь не должно быть кошмаров, не должно…

Мраку было плевать, что он об этом думал.

…Он взмыл будто птица, накрывая все вокруг, не оставляя ни капли света, а Гэримонд стоял в этой тьме, затаив дыхание, и молчал, ожидая нового страшного виденья…

В это время Ювэй за стеной потерла странную белую пыль на своих ладонях, не понимая, откуда та могла взяться.

…Края света резкой вспышкой ослепили ее на миг!

Ее окружил свет.

Он был во власти мрака, а вот стен между ними больше не было.

Они стояли и смотрели друг другу в глаза.

Она была облачена в белые прозрачные одежды, едва прикрывающие ее наготу, подобно святой богине, которой нечего скрывать и нечего бояться.

Он же был совсем другим. Его тело стягивала черная кожа, не дающая даже вздохнуть свободно, но черные глаза сверкали.

− И снова ты, − спокойно прошептал Гэримонд. − Почему ты здесь?

Ювэй лишь пожала плечами, сама не понимая ничего из того, что чувствовала и видела своими глазами. Она просто надеялась, что он знает больше, приближаясь к нему.

− Зачем здесь ты? – спросила она тихо, будто ее голос мог что-то разрушить, и протянула к нему руку.

− Я? – удивился Гэримонд. – Я всегда здесь. Я таким уродился. Это мой рок…

− Рок… Ты веришь в судьбу?

Принц лишь коротко кивнул. Было бы смешно в нее не верить, родившись аграафом. Если у всех остальных судьбы могло и не быть, то у него она определенно была, и с этим ничего нельзя поделать, ему придется нести эту силу до конца, но удержаться от соблазна и не ухватить ее ладонь Гэримонд не мог.

− Ты другая, − прошептал он, осторожно целуя ее руку. – Ты мне нужна.

− Как свет? – уточнила Ювэй.

− Да, − признался Гэримонд, привлекая ее к себе. – Ты останешься?

− Да.

Свет и тьма окончательно слились, перемешались, переплелись разводами, а на полу прямо из камня стали пробиваться ростки, и расцветать алые ирисы…

Он хотел ее обнять, но внезапно понял, что только смотрит на собственные руки, на которых нет никакой сажи.

− Как жаль, что она ничего не знает, − прошептал Гэримонд, не представляя, с какой болью там за стеной Ювэй прижала к груди ладонь. Она хотела бы понять хоть что-то, но могла лишь молча закрывать глаза, сгорая от стыда, потому что сил пойти и спросить у принца о собственных видениях она не находила.

Наряд, который Ювэй неожиданно для себя нашла в своих вещах, показался ей удобным, а главное подходящим для ее нового статуса. Только ее смутило, что в размере принц не ошибся: слишком точно все было рассчитано, даже кожаные штаны сели на бедрах так, будто их сшили, сняв с нее мерки. Решив просто об этом не думать, она быстро зашнуровала завязки штанов, обула сапоги, а на белую рубашку с широкими рукавами надела странный длинный жилет с тремя разрезами до самого пояса. Он был из плотной кожи, словно броня, и стягивал грудь, будто корсет, шнуровался под грудью кожаным шнурком с серебряной нитью и при всей своей строгости оставлял в ее внешнем виде место женственности.

Взглянув на себя в зеркало, Ювэй даже удивилась, понимая, что ее пол был неоспорим, а сила очевидна. В этом наряде даже меч на боку выглядел по-настоящему уместно.

Почему-то ей вспомнилась мать, которая говорила, что любая вещь, если подбирать ее с любовью, окажется человеку по душе.

− Главное, любите его по-настоящему, − говорила ей мама.

Она точно знала о чем говорила, потому что, не разделяя, почти боясь тяги дочери к боям, подарила ей на четырнадцатилетие отцовский меч, зная что тот непременно бы гордился Ювэй.