Натали Якобсон - Ангел рассвета

Удовлетворения не было никогда. Настойчивое ощущение, что чего-то в ее жизни не хватает, ни разу не проходило. Что бы ни делал для нее отец, на какие бы роскошные приемы он не водил ее с собой, чем бы он не одаривал ее, она ощущала, что обделена. Чувства, что у нее не хватает чего-то, стало почти навязчивым.

Николь обернулась на зеркало, силясь рассмотреть в вырезе топа голые ровные лопатки. По позвоночнику вдруг пробежала дрожь. Почему-то ей казалось, что ее спина всегда обнажена, даже если сверху наброшен жакет. Так, наверное, чувствуют себя те, у кого искривление позвоночника или даже горб, но у Николь не было ни того, ни другого. Однако она резко ощущала неполноценность. На спине как будто не хватало чего-то.

В ее жизни тоже как будто чего-то недоставало. Только вот это что-то было таким неопределенным. Она не могла до конца осознать, чего именно больше нет, но назад это вернуть очень хотелось. Те люди, которых она манила разделить с ней ночь, помогали забыться лишь на краткое время. Наутро она чаще всего оставляла их, зная, что теперь они тоже будут мучиться сознанием того, что главного в их жизни не хватает. Она оставляла им часть своей боли, но от этого собственная боль едва ли становилась меньше.

Это было глупо, конечно же. Любой посторонний человек рассмеялся бы, признайся Николь ему в том, что ей нужно что-то еще. По мнению людей, у нее все было. И она сама отлично сознавала, что по меркам мира имеет многое. Она богата, ей не нужно будет самой пробивать себе дорогу в жизни, как многим, а в отличие от детей других влиятельных отцов, она еще и красива, что является редкой привилегией. По последней причине ей завидовали слишком многие и те, кого она случайно встречала на улицах, и те, кто приезжал в окружении телохранителей лишь на закрытые вечера и банкеты. Ее бы никто не понял, если бы она вдруг призналась, что она всем этим не удовлетворена.

Телами тех, кто проводил с ней ночь, она чаще всего тоже оставалась недовольна. И также не понимала почему. Они нравились ей за день до этого. Возникало желание и восхищение. А потом в постели все оказывалось ничем. Несовершенные тела, не достаточно нежные ласки. Ей вспоминались другие, те, кого она не могла припомнить в числе своих любовников. Возможно, таких у нее никогда и не было. Скорее всего, их и не могло существовать в этом мире. Они были также красивы, как она – абсолютно идеальные создания. И тела их, в отличие от ее тела, тоже были совершенными. Почему?

Она не могла догадаться. Ей только вспоминались другие объятия, другие поцелуи – все то, что не имеет отношения к земному и обыденному. Так занимаются любовью ангелы. Тогда и сама любовь становится похожей на нечто возвышенное, как небесная мелодия.

Николь присела на край кровати. Здесь витал приятный аромат хризантем, расставленных в вазах, а она почему-то улавливала только запахи, доносившие с кухни. Странно, ведь кухня расположена далеко внизу, в угловом отсеке дома, а она находится наверху, у себя в спальне, и все равно слышит, как неприятно бряцают вилки, как жареное мясо квохчет на сковороде, как шипит похожий на варево гороховый суп. Еда! Простая, но так умело приготовленная еда. Кроме всего прочего, Хеттер слыла еще и незаменимым кулинаром. Если бы от ее стараний был хоть какой-то прок.

Николь провела рукой по золотистым волосам, медленно и осторожно, будто искала эльфов, которые могли запутаться в ее кудрях, привлеченные их видом, как блеском золота. Движение отвлекло ее от мыслей о еде. И хорошо. Она уже так давно ничего не ела, что иногда даже чувствовала себя не способной принимать пищу. Ее просто не тянуло к еде, хотя голод был. Он затаился глубоко внутри плоского живота, похожий на огромную скрученную пружину боли. Когда голод не удовлетворен, он сам начинает грызть человека изнутри. Однако, особых мук Николь не чувствовала. Возможно, она уже к ним привыкла. А вот может ли человеческий организм приспособиться к постоянному голоду. Наверное, да, иначе бы она давно уже была мертва. Сперва хроническое недоедание вошло у нее в привычку, а теперь она и перестала есть вообще. Хеттер об этом знала и все равно продолжала готовить так усердно и так много, будто они ждали на ужин, по меньшей мере, дюжину гостей. У них на кухне всегда было столько мяса, что можно было бы накормить всех бездомных собак в округе. Николь еще помнила прежние беспечные времена, когда в детстве ей нравился вкус жаркого, марципана и даже пирожных со взбитыми сливками. Ее тянуло к спелым фруктам, а теперь ее не привлекало больше ничего. Это было бы хорошо. В конце концов, именно диета и создает прекрасную фигуру. Но не вечное же голодание. Именно голод, затаившийся внутри, и был хуже всего. Казалось, что у нее в желудке медленно и требовательно раскрывается подобно цветку зудящая язва.

Николь прилегла на подушки и прикрыла веки. Спать совсем не хотелось. И до вечера еще далеко. Но чувства голода стало таким поглощающим, что не думать о нем можно было только, полностью забывшись. Нужно было хотя бы попытаться задремать.

Спустя миг ей это удалось.

– Ты не такая как все, – голос, говоривший с ней во снах, вдруг стал четче. – Всего ты не можешь себе даже представить, но я веду тебя по запретному пути к истине.

Ей хотелось зажать уши руками и ничего не слышать, хотелось заснуть, но голос продолжал звучать. Николь могла бы задремать и, несмотря на звуки, но в ноздри вдруг ударил запах свежесваренного кофе. Когда только Хеттер успела его принести. Ведь даже не было слышно, как приоткрылась дверь. А она обычно шумно шелестела подолом своего длинного платья, когда входила в комнату с подносом. В этот раз не было шелеста, напоминавшего шифоновый, был только аромат. Она узнала его.

Винер Меланж. Как давно она не пила кофе, не хотела есть, не ощущала вкуса, но сейчас она поднесла чашку к губам и уловила тонкий аромат. Николь вдохнула еще раз, запах шоколада, сливок и кофе, запах ароматного порошка и крошечных белых блюдец в венском кафе недалеко от Шенбрунна. И вдруг ей вспомнилась Вена, но совсем другая Вена, не та, которую они видели вместе с Джулианом и Шерон на школьных каникулах. Она вспоминала дворцы, свет многочисленных канделябров, шуршание платья, темные когти лежащие на туго зашнурованном атласном корсете и бешеный вальс по полупустому залу. Гости, прижавшиеся к углам, дрожат, императрица в истерике, она кричит при взгляде на зеркала, рвет руками свои слишком длинные волосы, а где-то далеко звучит пистолетный выстрел, бьются зеркала, кровь брызжет на документы и письма. Жуткие глаза смотрят в красивое лицо, а над всем этим простирается небо Австрии, звездное, но холодное. И так было множество раз во множестве стран. Так, но чуть-чуть иначе.