Шаши Мартынова - Вас пригласили

Так где же, кто?

Все туже время, все шире, гуще и легче пространство.

Все – дрожь и гул. Дрожь. Гул.

– Фиона нола Ирма, время пришло! – Огромный, необозримо огромный голос срывает одним махом последнее осеннее белое золото и бросает в небытие. И я успеваю узнать : я все еще есть! – и вот уж беснующееся пространство с оглушительным грохотом срывается вниз по камням, больно и немедленно воссоздает мое тело. Из темноты и аромата. А сверху, кружась, мягко ложится на пол воздушный шелковистый платок.

– Отойдите к стене.

Как это?

Но вот я уже отошла. Как же так?

Густая плотная широкая сеть бесшумно опустилась к моим ногам.

– Ложитесь в середину, свернитесь клубком. Завяжите глаза: вам вреден яркий свет.

Я есть отстраненное удивление, исполняющее указы.

Сеть дрогнула, подалась вверх – медленно и без рывков.

Прошло одиннадцать спокойных вдохов и выдохов, и три пары рук бережно подхватили меня, извлекли вместе с моим телом из паутины. Нас поставили на ноги и взяли за руку.

– Следуйте за мной, фиона нола.

Мы шли не торопясь, и тело пьянело от звуков и множества забытых ароматов. Вверх, вниз по лестницам, стены каменные и теплые, а дом, где мы находились, – весьма и весьма просторный и, судя по запахам, состоятельный. Меня изумляло мое безучастное дымчатое любопытство – без всякого страха и суеты. Я помню слова. Много слов.

Остановились. Щелкнули дверные ручки. Меня в моем теле ввели в некую довольно большую комнату, судя по эху шагов – с высокими потолками.

– Теперь можете осторожно снять повязку, фиона Ирма. – С этими словами провожатый удалился и закрыл за собой дверь.

И вот тут-то вечерним ветром налетело волнение. Как дым, как неясный запах, как очень далекая музыка. Я не знала, что увидят глаза. Руки помедлили, а потом притронулись к узлу платка на затылке. Нежная ткань подалась, сухо лизнула мне запястья, сложилась мягкими складками на полу у моих босых ног. Сначала все утонуло в молоке, потому что даже толика света, что ворвалась под веки, была велика для моих глаз, привыкших к слепоте. Но чуть погодя я увидела.

В тщательно затененной тяжелыми гардинами той же самой зале спиной к черному провалу того же незажженного камина в высоком кресле сидел Герцог.

– Сулаэ фаэтар [15] Сулаэ фаэтар ( дерр. ) – «всегда приходи», одна из особых фраз в дерр. яз., одновременно означающая «ты всегда там». , меда Ирма.

– Добро пожаловать домой. Простите, что прибытие слегка… кхм… затянулось.

Зримое силилось сложиться воедино, но тщетно: все в моей голове рассыпалось на разноцветные осколки. Меня держали в темноте и одиночестве в его замке, с его ведома? Но с какой целью?

К моему бесконечному удивлению, ни один из этих вопросов не был напитан ни страхом, ни гневом. Тонкая, но непоколебимая, неведомая прежде умиротворенность подсветила меня изнутри, и все происходящее представилось до странности выпуклым, но мягким и каким-то, что ли, бездонно удивительным. Блаженно потерянная, я щурилась, озиралась.

В совершенной тишине беззвучно выкипали мгновения. Мне стало некуда торопиться. Герцог оставался неподвижен в своем кресле, я тоже не имела причин двигаться. Тихое слюдяное «м-м-м» висело в воздухе, и мы оба, казалось, завороженно слушали эту музыку, словно боясь ее спугнуть. Сквозь незримую текучую воду молчания все же различила я голос Герцога и увидела громадные белые ладони его, а в них какую-то хрупкую непонятную вещицу. И я просто двинулась к спящему камину – разглядеть, что же у Герцога в руках. Легко, радостно, безо всяких мыслей. Шаг, еще шаг – и еще. И Герцог поднимается мне навстречу и протягивает то, что я так хотела рассмотреть. Я тоже тяну руку. Легче воздуха, она взмывает, как бабочка, и встречается на лету с его пальцами. И вот уже между нами качается в тонком, как лезвие ножа, столбе солнечной дневной пыли крошечная синяя роза.

И вместе с ней – зажатое в наших пальцах – дрожит и танцует между нами мое сердце. Я знаю, что плáчу, я чувствую, как медленные тяжелые слезы ползут по щекам.

Не пришлось ни о чем спрашивать. Герцог просто усадил меня напротив, как в тот бесконечно далекий вечер, и поведал ровно то, что мне нужно было знать о нем и о замке. Я слушала будто во сне, словно бы стоя у себя за спиной.

– Вы не первый мой гость, драгоценная фиона Ирма, кому пришло время получить нежданное приглашение. Есть, впрочем, и такие, кто трудится ради него много лет, но это не ваш случай. Как видите, я был к этому готов. Вам, полагаю, до сих пор не вполне понятно, зачем я обрек вас на испытание темнотой, верно?

Вопрос постучал мне в висок, требуя ответа. И я, новорожденная, выдохнула свои первые после Темноты и Тишины слова:

– Да. Нет.

Я смотрела ему прямо в лицо, не мигая, не отворачиваясь, и блеск этих по-зимнему солнечных глаз возвращал мне мир человеческого. Я заново узнавала себя, облаченную в совершенно другого человека, – и вдруг ощутила восторг от простой способности смотреть другому человеку в глаза.

– Меда Ирма, меня потрясает ваша лаконичность. – Я пробовала одно за другим разные выражения лица, и Герцог явно развлекался, наблюдая за моими физиономическими упражнениями.

– Слова… возвращаются издалека, фион тьернан… – Я катала на языке каждый звук – мне казалось, они имеют запах и объем у меня во рту. – Скажите, зачем я вам, Герцог?

Моя прямота неожиданно позабавила меня саму, и, родившись где-то в глубине тела, пробрался наружу и звякнул смешок. Герцог изобразил бровями комическую задумчивость. А затем предложил мне ответ, от которого стало еще непонятнее.

– Вы ведь меня тоже пригласили, меда, – проговорил он очень отчетливо, как ребенку, которому вдалбливают арифметику. – Капризом обстоятельств ваши лошади той ночью понесли – понесли вас ко мне. Анбе и Сугэн оказались в лесу в тот миг для того, чтобы все случилось так, как случилось. Вы приняли решение уехать и даже уверились, что не посмеете дальше со мной общаться, но то решение не приняло вас. Тем самым вы дали себе возможность затеряться в потайном кармане времени, который – так уж сложилось – нашил на камзол вашей жизни я. Необходимо было запечатлеть вашу встречу с тем решением. Считайте, что я обеспечил вам пристальное раздумье. И вы, судя по всему, раз-ду-ма-ли . – На последней фразе запрыгали блики его широченной улыбки. Никогда бы не подумала, что можно видеть свет на слух. – Можно праздно порассуждать, когда именно появились первые буквы вашего приглашения. Может, с того дня, когда умерла ваша мать, или когда приятель Ферриш был назначен вам в женихи. С той первой страницы в вашем альбоме, когда вас посетил ваш тайный «друг» и вы углядели, как вам кажется, разницу между действительным и настоящим. С того разговора, когда отец описал предстоящую вам жизнь день за днем, год за годом – еще не прожитую, но прочтенную им, как с листа, или с того мига, когда вы впервые пожелали сбросить с пюпитра нотную тетрадь, сыграть нечто невообразимо иное. Потому что вам много раз повторяли: вы – женщина, рожденная быть половиной мужчине, рожденная рожать, какое бы воспитание и образование ни получили. Вам объяснили, что и о чем имеет смысл думать. И никакому полоумному фиону не оставили даже тиккова права похитить вас – обручение с милым Ферришем отменило и эту возможность.