Грегуар Шамаю - Теория дрона

Джулио Дуэ 130

Вместе с концепцией «глобальной войны против террора» вооруженное насилие вышло за свои привычные рамки: оно стало неопределенным как во времени, так и в пространстве 131. Весь мир, как теперь говорят, стал полем боя. Хотя лучше было бы сказать, что он стал охотничьим угодьем. Если вектор военного насилия и становится глобальным, то именно для того, чтобы создать условия для облавы.

Если война в конечном счете определяется как схватка, то охота – как преследование. Этим двум занятиям соответствуют две разные географии. Схватка возникает там, где сталкиваются различные силы. Облава же перемещается туда, где есть добыча. Для государства-охотника само место, где осуществляется насилие, теперь ограничено не контурами определенной зоны, а всего лишь присутствием врага-добычи, который, если можно так выразиться, везде носит с собой компактный и подвижный ореол зоны личной враждебности.

Чтобы уйти от своих преследователей, жертва пытается стать невидимой или недосягаемой. Но недосягаемость определяется не просто особенностью физического рельефа местности – густыми рощами или глубокими расселинами, – но также шероховатостями политической географии. Как напоминают теоретики охоты на человека, «суверенные границы – в числе главных союзников» 132, на которых может рассчитывать беглец. Английское Common Law [12]иногда разрешало в деревнях «вести охоту на опасных хищников, таких как лисы и хорьки на чужой территории, так как их уничтожение представляет общественный интерес» 133. Подобного рода законодательство сегодня позволяет США вести охоту на человеческую дичь по всему миру 134. Нужно, резюмирует Пол Вольфовиц, «лишить их всякого убежища» 135.

Складывается картина инвазивной власти, которая основана не на праве завоевания, а на праве преследования.

Право на вторжение или универсальное вмешательство, которое разрешает преследовать добычу повсюду, где она может скрыться, рискуя при этом попрать принцип территориальной целостности, традиционно связанный с государственным суверенитетом. Поскольку в рамках этой концепции суверенитет всех прочих государств в особых случаях становится относительным. Пользование им в полной мере предоставляется только в том случае, если они допускают императорскую облаву в своих владениях. В противном же случае, если они не могут этого обеспечить (в случае «несостоятельных государств») или не хотят (в случае «государств-преступников»), их границы могут быть легитимным образом нарушены государством-охотником.

Сухопутным формам территориального суверенитета, основанного на огораживании территории, дрон противопоставляет нависающую непрерывность воздуха. В этом смысле он питается теми великими надеждами, которые исторически возлагались на воздушные силы. Нечувствительное к неровностям почвы летающее оружие, писал Дуэ, «свободно перемещается в третьем измерении» 136. Оно прочерчивает в небе свои собственные линии.

Выходя в стратосферу, имперская власть изменяет свое отношение к пространству. Речь идет не столько о том, чтобы оккупировать территорию, сколько о том, чтобы контролировать с высоты , обеспечивая господство в воздухе. Эяль Вайцман объясняет в этих терминах современную израильскую стратегию, которую он определяет как политику вертикальности.

В подобной модели «скорее технологии, чем оккупации» 137речь идет о том, чтобы «поддерживать господство над эвакуированными территориями средствами, отличными от территориального контроля» 138. Этой вертикализации власти соответствует форма внетерриториального авторитета, где всё: каждый индивид, каждый дом или улица, «даже самое незначительное событие, – может быть объектом наблюдения, стать поводом для вмешательства полиции или же уничтожено с воздуха» 139.

Вопрос суверенитета таким образом приобретает аэрополитическое измерение 140: кто имеет власть в воздухе и над волнами? 141Эллисон Уильямс, который сегодня настаивает на необходимости осмысления политической географии как феномена в трех измерениях , говорит о «кризисе воздушного суверенитета» 142. Регулярные нарушения воздушного пространства стран-сателлитов американскими дронами являются его самым наглядным подтверждением. Суверенитет больше не является плоским и территориальным, теперь он объемный и трехмерный, как и попытки его оспорить.

Классические военные доктрины, объясняет Стивен Грэм, использовали «горизонтальную проекцию власти на геополитическое пространство, “плоское” и “нерельефное” по своей природе» 143. Подобный способ проекции в настоящий момент заменен другим или же им дополняется. В общих чертах, происходит переход от горизонтального к вертикальному, от двухмерного пространства старых генштабовских карт к объемной геополитике.

В современных доктринах господства в воздухе оперативное пространство больше не рассматривается как гомогенная и непрерывная зона. Оно становится «динамической мозаикой, в которой тактические цели повстанцев могут изменяться от квартала к кварталу» 144. Нужно представить себе лоскутное панно из разноцветных выдвижных ящиков, которым всякий раз соответствуют специфические правила боя.

Но эти выдвижные ящики также и по большей части являются кубами. Это центральный концепт «kill box», который не совсем удачно переводят как «смертельная коробка» или «куб смерти». Он сложился в начале девяностых: «“Kill box” графически изображается в виде черной линии, ограничивающей специфическую зону, с черными диагоналями внутри» 145. Нужно представить себе на трехмерном экране кубы, помещенные на поверхность, разбитую на квадраты. Театр операций оказывается заполнен этими прозрачными коробками.

«“Kill box” имеет свой жизненный цикл: его открывают, его активируют, его замораживают и закрывают. За его эволюцией можно следить на экране, что немного напоминает дефрагментацию жесткого диска: небольшие кластеры, которые активизируются и меняют цвет по мере того, как подвергаются обработке. Как только она установлена, непосредственной целью того или иного “kill box” является авторизация для воздушных сил наносить удары по объектам на земле без дополнительного согласования с командованием» 146.

С учетом того, что «“мозаичная” природа антиповстанческих действий делает его крайне подходящей для децентрализованной ликвидации» 147, каждый куб становится «автономной оперативной зоной» 148для подразделений, которым поручено ее выполнение. Говоря проще: внутри определенного куба находится зона свободного огня. Каждый «kill box» – это автономная зона временного истребления.

В этой модели зона конфликта представляется фрагментированным пространством со множеством непостоянных коробок смерти, которые активируются одновременно изощренным и довольно бюрократизированным образом. Как с нескрываемым энтузиазмом объясняет в электронном письме генерал Формика: «“Kill box” позволяют нам делать то, что мы хотим, уже много лет… а именно быстро изменять очертания поля боя; в настоящий момент, со всеми автоматизированными технологиями и использованием “kill box” американскими ВВС, вы можете сделать изменения контуров поля боя крайне гибкими одновременно во времени и пространстве» 149.