Грегуар Шамаю - Теория дрона

Сожалея об отставании теории от практики, стратеги, связанные с ВВС, сегодня призывают недвусмысленно принять доктрину антиповстанческой войны с воздуха. Эти сторонники «воздушной мощи» напрямую сталкиваются с традиционными теоретиками «наземноцентричной» антиповстанческой войны, этой «устаревшей парадигмы с ограниченными рамками», которая, как они с сожалением отмечают, «сводит военно-воздушные силы к вспомогательным функциям, тогда как “настоящая” работа поручена наземным силам» 165. Необходимо четко осознать архаичность этой модели и противопоставить ей новую, аэроцентричную модель, одним из наиболее подходящих инструментов которой с недавних пор считается дрон. Партизан вполне может оставаться, согласно формуле Шмитта, теллурическим 166по своей сути, но антипартизан должен стать стратосферным.

Партизанская война давно стала проблемой для великих держав, постоянно вовлеченных в асимметричные конфликты. Прямому столкновению партизаны предпочитают короткие стычки и перестрелки, чтобы компенсировать свою изначальную слабость. Напасть и сразу же отступить, оставаясь неуловимыми. Дрон является запоздалым ответом на эту историческую проблему: он обращает против герильи, но в абсолютизированной форме, ее собственный принцип: лишить врага того, с кем он враждует. У партизана, противостоящего армии дронов, больше нет объекта нападения.

«Мы молим Аллаха, чтобы столкнуться с американскими солдатами, которых можно убить. Мы не можем сражаться против падающих с неба бомб» 167. Американские офицеры обожают повторять эти слова жителя афганской деревни, которые приводит New York Post в своих презентациях о дронах в формате Power Point; они видят в них подтверждение неумолимой эффективности их нового оружия.

Делая сражение невозможным, превращая вооруженное насилие в расправу, все направлено на то, чтобы уничтожить волю к сопротивлению у солдат противника. Потому что, если «перспектива смерти как таковая не может подорвать волю к сопротивлению… дело обстоит совершенно иначе с бессилием, которое порождает неизбежность смерти, объявленной некоей инстанцией, с которой невозможно сражаться» 168. Поэтому дрон, как объясняет генерал-майор ВВС Чарльз Данлап, «дает нам возможность подорвать дух повстанцев» 169. Идея не нова. Сэр Джон Баготт Глабб уже сформулировал ее практически слово в слово, говоря о воздушных бомбардировках, которые осуществляли британцы при подавлении туземных восстаний в период между двумя мировыми войнами: «Их несомненное моральное воздействие в значительной степени связано с деморализацией, которую они вызывают у человека племенного склада, с возникающим чувством бессилия от невозможности эффективно отразить атаку» 170.

Речь идет о войне при помощи внушаемого страха, что уже давно не скрывается: «Американская воздушная мощь с ее точечными атаками является эквивалентом (в куда большем масштабе и с большей эффективностью) того воздействия, которое пытаются произвести повстанцы… при помощи импровизированных взрывных устройств» 171. Все сказано яснее некуда: если не принимать в расчет продвинутые технологии, эквивалентом атак при помощи дронов являются теракты с использованием бомб. Дроны – это оружие государственного терроризма.

Стратегам ВВС, разумеется, известны «исторические» возражения теоретиков антиповстанческой войны. Вспомните об уроках прошлого, говорят они им. То, что вы называете новой стратегией, уже не раз было опробовано, со вполне конкретными результатами. Ваша доктрина «контроля с воздуха» не что иное, как стратегия авиабомбардировок, которую применяли Королевские ВВС в период после Первой мировой войны, чтобы «дезорганизовать противника, уничтожать деревни и заставить местное население признать британский мандат» 172. Эта политика, напоминают они, привела к весьма болезненному провалу. Остается только процитировать британского офицера, который в 1923 году подвел ее итог, приводя удивительно современное описание порочных последствий стратегии, которая напоминает ту, что сегодня, три поколения спустя, применяется в том же регионе: «Заставляя жителей бежать из своих домов в состоянии полного отчаяния, рассеивая их по соседним кланам и племенам, наполняя их сердца ненавистью к тому, что они считают “бесчестными” методами ведения войны, эти атаки производят именно тот политический эффект, которого в наших же интересах стоит избегать. А именно глубокое озлобление пограничных племен, которые уверенно от нас отдаляются» 173.

Как туманно выражается Ангелина Магиннесс, офицер разведки при штабе командования специальными операциями, с учетом «исторических уроков контроля с воздуха, которые подсказывает опыт Королевских ВВС, интересно , что некоторые выдающиеся теоретики военно-воздушных сил сегодня предлагают этот вариант в качестве альтернативы массированного использования наземных сил в антиповстанческой стратегии» 174. Она выдвигает еще более конкретные упреки против сторонников аэроцентричной модели, обвиняя их в фундаментальном непонимании самой сути антиповстанческой стратегии: «Мейлинджер не в состоянии понять подлинной природы восстания и борьбы с ним. Если во время операций их центром притяжения является население и если это население проживает, действует и отождествляет себя с наземной средой, то глупо считать, что США могут изменить характер антиповстанческой войны в указанном направлении и не потерпят при этом поражения… Восстание по своей природе главным образом направлено на территорию; из чего с необходимостью следует, что антиповстанческие кампании должны иметь ту же направленность» 175.

Метафизический спор между небом и землей: можно ли возвести антиповстанческую войну в ранг аэрополитики, не утратив ее духа? Конечно же, есть риск, что в ходе операции стратегия и политика вместе с ней потеряются за облаками.

Сторонники антиповстанческой войны при помощи дронов утверждают, что им удалось избежать традиционных недостатков за счет технического прогресса. Конечно же, в прошлом применение авиации «с негативным эффектом от неточного оружия и сопутствующими потерями имело больше недостатков, чем тактических преимуществ» 176. Но именно этот досадный исторический опыт, продолжают они, породил веру в «трюизм, согласно которому бороться с повстанцами означает “топтать землю сапогом” и воздушная мощь контрпродуктивна» 177. Но все это уже позади: дрон является продуктом высоких технологий. Двойная революция пристального взгляда и точного выбора цели уже отправила, утверждают они, все эти возражения на свалку истории.

Проблема лжи в политике, предупреждала Ханна Арендт, заключается в том, что лжец в конечном счете начинает верить собственной лжи 178. Подобное ощущение возникает и в нашем случае, мы можем констатировать что-то вроде феномена дискурсивной аутоинтоксикации. Постоянно повторяя, что удары с дронов настолько хирургически точны и имеют крайне незначительные побочные эффекты, их сторонники, похоже, сами начинают верить в исчезновение мощнейшего обратного эффекта. Но факты упрямы, они говорят об обратном.