Грегуар Шамаю - Теория дрона

Попав в эту категорию, они воспринимаются не как политические противники, над которыми нужно одержать верх, а как преступники, которых нужно арестовать или уничтожить.

Там, где антиповстанческая стратегия стремится прежде всего «привести к краху стратегии повстанцев вместо арестов тех, кто совершил определенные действия» 190, антитеррор поступает с точностью до наоборот: его полицейская логика индивидуализирует проблему и ограничивает свои задачи к нейтрализации максимального числа подозреваемых в каждом конкретном случае. Там, где антиповстанческая борьба является демоцентричной, антитеррористические действия индивидоцентричны. Речь идет не о том, чтобы развести противника и население, а исключительно о том, чтобы перевести его в состояние, когда он больше не может нанести вред. Решение в каждом конкретном случае сводится к их преследованию в отрыве от любых социальных и геополитических причин, выражением которых они являются. Анализ растворяется на фоне категорий типично полицейского понимания вещей.

Морализаторский и манихейский по своему характеру, антитеррор отвергает всякий реальный анализ одновременно причин враждебности и того воздействия, который она оказывает. Дихотомия добра и зла теперь уже не просто риторический мотив, она навязывает себя в качестве аналитической категории, подменяя собой понимание сложности стратегических отношений. Там, где антиповстанческая стратегия наравне с грубой силой предлагает компромисс или определенные дипломатические шаги, давление и принуждение к согласию, антитеррор исключает всякое политическое разрешение конфликта.

«Мы не ведем переговоров с террористами» – это девиз принципиально астратегического образа мысли.

Дронизированная охота на человека является триумфальной победой, одновременно практической и доктринальной, антитеррора над антиповстанческой борьбой. В этой логике счет убитых и список охотничьих трофеев заменяет собой стратегическую оценку политических эффектов вооруженного насилия. Успех измеряется статистикой. Их оценка больше никак не связана с их реальным эффектом на практике.

Сторонники традиционной доктрины обеспокоены: они полагают, что эта смена приоритетов в средне- и долгосрочной перспективе приведет к стратегической катастрофе с точки зрения американских интересов. Разумеется, дроны могут стирать тела противников в порошок на расстоянии, но совершенно не годятся для того, чтобы «завоевывать умы и сердца». Как пишет Питер Матулич: «Использование дронов в настоящий момент для нанесения ударов по террористам в Пакистане полностью противоречит доктрине эффективной антиповстанческой войны, которую США выработали за последние десять лет… операции с использованием дронов имеют лишь ограниченную пользу, если не вообще контрпродуктивны. Дроны не способны добиваться решения демоцентричных задач антиповстанческой войны. Их использование в операциях по “подрезке” производит крайне негативное воздействие, приводя, помимо прочего, к сопутствующим потерям и милитаризации местного населения. Они не только настраивают население против нас, но и готовят почву для новых восстаний» 191.

Свидетельство одного из лидеров «Талибана» в Пакистане, Байтуллы Мехсуда, служит иллюстрацией правдоподобности этого утверждения: «Я потратил три месяца на вербовку и с трудом нашел человек десять-пятнадцать. После единственной атаки американцев у меня было сто пятьдесят добровольцев» 192. Схема «действие – расправа», которая напоминает азы повстанческой тактики, похоже, совершенно забыта американцами. Что удивительно, с учетом того, что она черным по белому прописана в их учебниках: «Конфронтация исключительно военными средствами в большинстве случаев контрпродуктивна; она создает риск роста озлобленности населения, появления мучеников и вовлечения его в круговорот мести» 193. Но можно ли на самом деле говорить о забвении?

Можно, если только речь не идет о чем-то еще. Все вполне может так обстоять, как полагают апологеты традиционной доктрины, и изменения, предлагаемые стратегами воздушной мощи, на самом деле куда более радикальны: они призывают к полному отказу от политической компоненты классической антиповстанческой теории. Данлап с особой настойчивостью подчеркивает, что официальная доктрина тратит совершенно непропорциональные усилия для того, чтобы завоевать «умы и сердца при помощи оккупационных войск» 194.

Потому что, доказывает он, «не стоит недооценивать роль силы для устранения непримиримых повстанцев» 195. «Даже если исторически часто обсуждалось воздействие… воздушной мощи на население враждебных наций, сегодня вопрос стоит иначе: в фокусе находится психологическое воздействие на самих повстанцев, а не на гражданское население» 196.

Мы видим перераспределение приоритетов и появлении схемы, в которой эффективность определенной политики, направленной на запугивание и полное уничтожение, отныне будет важнее политического эффекта, производимого на население. Дроны восстанавливают население против нас – и что с того? Кого волнуют «умы и сердца» вазиристанских крестьян или им подобных? В любом случае, в отличие от старых колониальных войн, целью больше не является контроль территории, а всего лишь дистанционное уничтожение «террористической угрозы».

В этой перспективе массовое использование дронов приобретает иной смысл. Тактическая ограниченность воздушного оружия старого типа, отмечает специальный советник ВВС Ричард Андерс, заключалась в том, что оно не могло уничтожить противника настолько быстро, чтобы он не мог восполнить свои потери за счет мобилизации» 197. Необходимо читать между строк для понимания того, что армада дронов – охотников-убийц уже сегодня обладает необходимыми качествами: выиграть гонку на время и уничтожать людей по крайней мере с той же скоростью, что их будут набирать. Стратегическая схема антиповстанческой войны наконец прояснена: как только вырастает одна голова, ее немедленно срубают. И неважно, что эта профилактическая мера имеет пагубные последствия, закручивая бешеную спираль репрессивных мер и провоцируя новую мобилизацию.

В подобной перспективе возражения о том, что удары будут контрпродуктивны и позволят противнику, в соответствии с классической схемой борьбы с репрессиями, проводить успешную мобилизацию, утрачивают свою силу. Неважно, как противник пополняет свои силы, потому что теперь их можно регулярно нейтрализовать по мере того, как к нему присоединяются все новые рекруты. Их будут выкашивать снова и снова. Это не что иное, как схема бесконечного эрадикационизма [14]. Как только антитеррор берет верх над антиповстанческой борьбой, ее удовлетворительным результатом, надо понимать, становится достаточно регулярное устранение возникающих угроз в режиме запланированной жатвы: «…убивайте их в достаточном количестве, и угроза исчезнет. Но “kill list”… никогда не станет короче, просто одни лица и имена заменят другими» 198. В этой бесконечной спирали стратегия искоренения парадоксальным образом обречена на то, чтобы никогда ничего не искоренять. Сама динамика этих пагубных последствий никогда не позволит ей обезглавить гидру, которую она без конца собственноручно оживляет за счет эффектов своей собственной негативности.