Андрей Зиначев - Живые, пойте о нас!

Савченко, Сорокин и Волков пробрались на передовую линию военных действий и восстановили нарушенную телефонную связь со Стрельной.

В дом № 8 по Вокзальной улице вошли двое военных в форме командиров, переоделись в штатское и направились в сторону Петергофа. Были задержаны работниками милиции. При задержании сопротивлялись. Один убежал, другой был убит на месте. Оказался немецким офицером-разведчиком.

18 сентября . От сильного минометного и артиллерийского огня в Стрельне сгорело много домов. Военное командование предложило работникам милиции уйти из Стрельны.

Штаб организован в деревне Ижорка. Связь с Петергофом поддерживается.

22 сентября . В Петергофе большие разрушения и жертвы от разрывов фугасных бомб. Все районные организации выехали в Ораниенбаум. Сотрудникам милиции Дано указание перейти в помещение штаба МПВО.

В 20 часов получил распоряжение отойти в Мартышкино. Личный состав отделения отошел и остановился на границе Ораниенбаумского и Петергофского районов.

25 сентября . По указанию секретаря райкома партии сформирован партизанский отряд в количестве 53 человек. В него вошли руководящие работники района, сотрудники милиции. Я назначен командиром отряда».

Для Лиды Ивановой, уроженки Петергофа, сорок первый год начался счастливо.

В феврале ей исполнилось восемнадцать лет. В ночь на 22 июня, после выпускного вечера, Лида вместе с товарищами и подругами долго гуляла в петергофских парках. Они дошли до Розового павильона. Кроны деревьев, небо — все было заткано ясным сиянием белой ночи. Утром юноши и девушки разошлись, чтобы немного поспать, а затем снова встретиться в школе.

Отца не было дома. Он дежурил на электроподстанции. Едва коснувшись подушки, Лида уснула. Но, должно быть, спала она совсем недолго.

— Вставай, дочка! Война!

Лида не поверила матери. Но радиорупоры на площади подтвердили страшную весть.

Вчерашние школьники направились в военкомат. Им поручили разносить повестки. Призывники, а потом и раненые в госпиталях запомнили, должно быть, эту девушку, читавшую низким грудным голосом стихи о подвигах советских воинов.

Потом Лида вместе с другими петергофцами рыла окопы вокруг своего родного города.

В школе, которую она окончила, теперь размещался только что сформированный истребительный батальон. Почему-то верилось, что Петергоф не будет сдан.

С Красного проспекта, где жила Лида, семья переселялась в бывший церковный сад, в подвал водокачки.

Из окон подвала девушка видела, как уходили моряки на фронт.

— Девчата, — говорили они, — мы уходим, но мы обязательно вернемся, выручим вас!..

Осень сорок первого года была ранней. Холодный ветер гнал по улицам города багряные листья клена…

Утро 23 сентября казалось необычно мирным. Необычной была и тишина после недавнего грохота боя. Из булочной, что неподалеку от дома, пахло свежеиспеченным хлебом. В Ольгином пруду отражалось неяркое солнце. И вдруг откуда-то из-за угла показались три фигуры в чужой форме, в рогатых касках.

— Тише, это немцы, — услышала Лида голос своего старого дяди.

Это было непостижимо, страшно.

Многое испытала после этого утра Лидия Иванова — отчаяние плена, голод пересыльных лагерей, немецкую чужбину, но эту первую встречу с врагом она запомнила на всю жизнь как самое безвыходное, самое лютое горе.

Фашистские разведчики ушли. Пронесся слух: немцы уже заняли здание вокзала. Пулемет с вокзальной вышки обстреливает площадь.

К вечеру в город вошли вражеские части. Немцы двигались в походном строю, в танках-амфибиях, на мотоциклах.

Вскоре на стенах домов появились приказы.

Вначале они были деловито-доброжелательными. Жителям предлагалось перебраться из разбитых домов в уцелевшие. Но не успели женщины привести в порядок жилища, как последовал новый приказ: в связи с тем, что ожидаются бои, обстрел со стороны Кронштадта, население должно покинуть город немедленно!

Петергофцы уходили за линию железной дороги, в Марьинский лес, в совхоз «Пятилетка» на Ропшинском шоссе. Но и там их не оставляли в покое. Полевая жандармерия — огромного роста детины с бляхами на груди — палками гнали жителей дальше — к Ропше, к Гатчине.

Впрочем, к моменту высадки кронштадтского десанта Петергоф еще не совсем обезлюдел. Некоторые семьи тайком возвращались в покинутые жилища, прятались в подвалах на окраинах.

Была среди них и та, о которой вспоминал перед высадкой кронштадтский разведчик Алексей Степанов.

Это она, Тоня Голубева, 8 или 9 октября отважилась пройти в Нижний парк.

Здесь все еще клубился удушливый пороховой дым. У самого берега чернели разбитые, изрешеченные пулями шлюпки. На волнах, ныряя, плавали весла.

Уткнувшись стволами в землю, стояли разбитые пушки. На ветках вековых, обожженных взрывами, иссеченных осколками деревьев каркало воронье.

Немцы успели похоронить своих убитых, а моряки лежали там, где настигла их смерть. И тогда Тоне показалось, что один из этих моряков, с почерневшим, залитым кровью лицом, — ее Алексей. Тоня накрыла его лицо мичманкой.

Вскоре и ее при очередной облаве фашисты угнали из Петергофа. Так всю войну, увезенная потом в Германию, Тоня Голубева прожила с мыслью о том, что дорогого ей человека уже нет в живых.

Оставалась в Петергофе в те страшные дни одна из его старейших жительниц — Елена Николаевна Веркина. У нее был свой домик на Прудовой улице. Во дворе росли яблони, посаженные ею еще в юности. Как от всего этого уйти? И в дни, когда в петергофских парках гремел бой, Елена Николаевна не покидала своего жилища.

По ночам из окна она видела багровые вспышки, белые огни ракет. Однажды ей послышался чей-то стон, негромкий стук в дверь. Надо открыть!

На пороге домика лежал тяжелораненый краснофлотец.

Елена Николаевна с трудом втащила его в дом. Расстегнув бушлат моряка, женщина охнула: вся тельняшка была покрыта бурыми пятнами крови.

— Ты откуда? — спросила она моряка.

— Из Кронштадта, — только и смог произнести он.

Елена Николаевна промыла раны, перевязала их лоскутами простыни.

Моряк тяжело дышал. К рассвету он начал бредить:

— Батя… Батя!..

«Отца вспоминает», — подумала женщина.

Моряк пытался встать, рвался в бои. А вокруг было тихо.

Внезапно женщина заметила, что глаза раненого прояснились. Поднесла к его губам воду.

— Мать, — проговорил он хрипло, — нас побили. И командира — Батю, и комиссара.

— Лежи, сынок, успокойся. Потом доскажешь.

— Мать, запомни их имена: Ворожилов — командир, я у него был связным… Он лежит там, на берегу…

Больше Елена Николаевна ничего не услышала.

В ту же ночь женщина похоронила моряка во дворе под старой липой.