Андрей Зиначев - Живые, пойте о нас!

…Но вот занимается день. Теперь бойцы обороны лежат прижавшись ко льду.

Над заливом появляются «мессеры». Артиллерийские обстрелы Кронштадта, ответный огонь фортов.

Огонь и лед!

Иногда внезапно наступает оттепель. Тогда бойцы лежат на подтаявшем снегу, в воде. Халаты обледеневают… А потом вновь шуга, ветер. И снова ночь, тревожная, холодная…

Но еще более опасное и трудное доставалось на долю разведчиков. Недаром в разведывательную роту отбирали только старослужащих, закаленных огнем. Костяком разведроты бригады были всю войну гранинцы.

…В темную, просвистанную балтийским ветром ночь посты ледовой обороны были предупреждены: сегодня пройдут к Петергофу разведчики.

На лыжах, в маскхалатах, как привидения, пронеслись они, низко пригнувшись, по только им известным тайным проходам. Синевато-белые тени пропали, слившись с сумеречным льдом.

Вдруг шедшему впереди послышался то ли стон, то ли плач. Через несколько минут моряки увидели, что с места сдвинулся маленький холмик. Изготовив автоматы, разведчики окружили сугроб.

— Кажется, человек! Мальчик!

Он был без сознания.

Для того чтобы понять, каким образом мальчик попал на лед залива, необходимо вернуться к событиям, происходившим после неоднократных, но безуспешных попыток узнать о судьбе бойцов десанта, высаженного в Петергоф.

Ранним декабрьским утром наши передовые посты пропустили со стороны Ораниенбаума на «ничейную» полосу двух человек. Один из них был разведчик-балтиец Расторгуев. Другой — тринадцатилетний юнга, воспитанник экипажа эсминца «Страшный» Юра Грязев.

Расторгуев, сам родом из Петергофа, и его юный спутник были в гражданской зимней одежде. Они должны были пройти за линию фашистской обороны.

Ночь разведчики провели на окраине Нового Петергофа, в полуразрушенном сарае. На рассвете, сгорбившись, стараясь казаться незаметными, они направились в город.

Петергоф тонул в глубоких снегах. В разбитые окна домов врывался ветер.

Расторгуев торопился: он хотел побывать на улице Аврова, где жила его мать. Сын еще не знал, что к тому времени все население было угнано из Петергофа.

Разведчики не дошли до намеченного дома. Откуда-то из-за угла разбитого, мертвого квартала на них вышел немецкий патруль. Морякам не поверили, что они беженцы…

И все-таки они встретились с теми, кого искали. Правда, это произошло совсем не так, как хотелось того смельчакам.

Избитых во время допроса, но не открывших, кто они такие, Расторгуева и Юрия Грязева втолкнули в подвал гестапо. И там они увидели лежавших на соломе израненных балтийских моряков.

Юрий Михайлович Грязев — сейчас аппаратчик одного из ленинградских научно-исследовательских институтов — хорошо помнит изнуренного матроса с забинтованной головой.

Расторгуев не мог, не имел права рассказывать о себе и Юре, но по каким-то неуловимым приметам пленные, вероятно, догадались, откуда они.

Лежавший рядом с Расторгуевым спросил:

Вы кто?

— Местные мы. С братишкой за вещами пришли к себе домой, да вот и попались.

— А мы, — сказал парень с гордостью, — из Кронштадта. Десантники. Слыхал, может, какой бой вели мы здесь? Немного нас уцелело. Большинство там осталось. — Он показал рукой на зарешеченное окошко, за которым простирался заснеженный петергофский парк.

— Взяли нас, — продолжал матрос, — раненными, обессиленными. Многих постреляли на месте… Одному звезды на груди выжгли. Вчера его на допрос снова увели, до сих пор не вернулся. Видать, расстреляли, гады… А может, повесили… Говорят, у гранильной фабрики и у вокзала на виселицах уже который день висят наши братки.

Юра вздрогнул. Ладонь старшего товарища легла ему на плечо.

— Верно, и мне с вами конец, — коротко сказал Расторгуев. — Вот только Юрку жалко…

— Слушай, — обратился к нему тот же моряк, — раз в день нас выводят. Может, удастся что для паренька сделать…

Договорить ему не пришлось.

Открылась дверь. В подвал вошли два эсэсовца. Они схватили раненого и поволокли его из камеры.

— Прощайте! Если кто жив останется, про все расскажите людям…

Больше в подвал он не вернулся.

Расторгуев и Юра пробыли в подвале трое суток.

Расторгуев все же решил спасти Юру. На клочке бумаги, сбереженном при обыске, огрызком карандаша разведчик написал несколько слов.

— Если повезет, — сказал он юнге, — передашь записку капитану. Куда бы только ее получше спрятать?

Давайте в шапку, — предложил Юра.

— Нет, не пойдет. Шапку потерять можешь.

Решено было заложить записку под воротник.

— Помни, — наставлял Расторгуев, — надо идти той же дорогой, что сюда шли. Доберешься до наших постов, там тебе путь открыт. Нас уже которую ночь встречают…

Вечером, когда совсем стемнело, пленных на короткое время вывели во двор.

В снежной мгле трудно было различить друг друга. Конвоир, зябко кутаясь в шинель, закуривал сигарету. Внезапно Юра почувствовал, как сильные руки подхватили его и, раскачав, перекинули через забор. Упав в сугроб, юнга сразу же привстал, прислушиваясь к тому, что происходило за забором. Там по-прежнему раздавались окрики часового.

«Кажется, не заметили», — подумал мальчик и внимательно огляделся вокруг. Снег сильно валил, и дороги не было видно. Ему стало страшно. Дрожа от холода, он пополз в сторону Нижнего парка. Ему удалось миновать завалы деревьев, проползти под колючей проволокой. Каждую минуту он мог подорваться на мине. Но, видно, счастье сопутствовало юнге в ту ночь. Лед на заливе был крепок. Стараясь как можно дальше отойти от берега, юнга сбился с пути. Вместо того чтобы идти в сторону Ораниенбаума, он направился по заливу туда, где в темноте таился спасительный, но такой далекий от него Кронштадт.

Двигаться было все труднее. Лечь на лед, немного отдохнуть… Нельзя! Он должен дойти, должен передать записку.