Андрей Зиначев - Живые, пойте о нас!

Моряк указал, как найти КП командира дивизии, и повторил:

— Спасибо! Мог бы от всей Красной Армии сказать такое, сказал бы. Ей-богу, сказал бы!

Латышские стрелки под Петергофом… Нелегкими дорогами дошли они сюда.

Когда-то их отцы и старшие братья — красные латышские стрелки — по призыву Ленина насмерть стояли за Петроград и Москву, громили белогвардейцев в мятежном Ярославле, уничтожали интервентов на полях Украины. Прах красных стрелков покоится в Ленинграде на Марсовом поле.

В сорок первом оружие получали их сыновья, чтобы бороться против немецких фашистов.

— Мы можем погибнуть, но революция победит. За это стоит сражаться, — говорил в начале воины первый секретарь Лиепайского горкома партии, член Центрального Комитета Компартии Латвии Микелис Бука.

По призыву Бука были сформированы первые полки латышских рабочих. Пролетарские отряды латышей сражались, превращая свои дома в крепости, отстаивая каждую пядь родной земли.

В середине июля 1941 года полк, родившийся в Лиепае, был переименован в 76-й отдельный латышский полк. Он стал кадровой частью Красной Армии.

…В израненном парке Александрия вместе с ополченцами Ленинграда, с бойцами 8-й армии мужественно бились латыши. Их боевой счет рос с каждым днем. Но приходилось туго. Порой бойцы унывали — отступаем… В такую минуту в одной из землянок появился командир полка Фрицис Пуце.

Фрицис был не только смелым бойцом, но и хорошим агитатором. В Испании, в Интернациональной бригаде, он руководил культурной и политической работой среди латышей.

…Увидев Пуце, стрелки забросали его вопросами. Их мучило одно — тревога за Ленинград. Что будет дальше?.. Казавшийся еще более молодым, чем он был на самом деле, неторопливый в движениях, Пуце молча слушал, сидя у порога на венском стуле, кем-то подобранном и принесенном сюда. Потом он встал, прошелся но землянке, почти касаясь низкого потолка, усмехнулся:

— Никак отходную сыграть задумали, а? Эх, латышские стрелки…

И, немного помолчав, начал говорить медленно и убежденно:

— Ваши отцы были верны Ленину, оберегали его от врага в Москве и красном Петрограде. И сейчас, когда Ленинграду грозит опасность, мы должны быть такими же, как красные стрелки семнадцатого-восемнадцатого годов.

Командир полка остановился, взглянув на краснофлотцев, пришедших к латышам — своим соседям по окопам.

— Ваша кровь, товарищи балтийцы, и наша кровь проливается на одной земле. И называется эта земля советской. Ленинград и Рига — наши родные города. Под Ленинградом мы бьемся за свою Ригу!

Перед уходом из землянки Фрицис Пуце сказал:

— Вижу, трудно вам, друзья, а держаться надо. — И еще раз повторил: — Надо держаться!

— Выстоим, товарищ командир! — почти хором ответили бойцы.

В тот же день Фрицис Пуце выстроил свой полк. Он читал на родном языке: «Мы, командиры, политработники и бойцы 76-го латышского стрелкового полка, торжественно клянемся защищать колыбель Октябрьской революции — город Ленина и до последней капли крови, не жалея сил, обещаем бороться до окончательной победы над фашизмом и изгнания последнего изверга с нашей земли. Фашистам не покорить нашего любимого города Ленинграда…»

То, что увидели латышские стрелки сейчас в умирающем Петергофе — горящие дома, разбитые фонтаны, вздыбленные бомбами и снарядами улицы, будило в их сердцах ненависть к врагу. Надолго запомнятся им бои за Лиепаю, за многие другие города и поселки, но бои в Петергофе и его окрестностях запомнятся по-особому.

Деревня Агакули… Командующий 8-й армией генерал В. И. Щербаков приказал латвийскому полку выбить из нее гитлеровцев. Латышами была предпринята ночная атака. Командир полка Фрицис Пуце шел впереди бойцов, сжимая в руке пистолет, не оглядываясь, твердо веря, что все идут за ним. Командир полка звал:

— За мной, за свободную Латвию!

Теперь они сражались на рубеже между Старым и Новым Петергофом.

В этом бою вражеская пуля пробила плечо Фрициса Пуце. Но он не покинул поле боя.

Немцы сопротивлялись отчаянно. Несколько раз дело доходило до рукопашной схватки. И все-таки деревня была занята латышами. Но Фрицису Пуце не удалось увидеть победу своего полка. Его сразил осколок вражеской мины. Это было 3 октября сорок первого года.

Полк возглавил Янис Паневиц. В землянке, за столом, наскоро сколоченным из неотесанных досок, он писал приказ, не стыдясь слез: «Добрую намять о Пуце сохранят командиры и бойцы нашего полка, как об отзывчивом товарище, смелом и отважном командире и преданном бойце за великое дело Ленина…»

Утром приказ был объявлен бойцам полка. На последней строке его чтение было прервано возгласом:

— Отомстим за командира!

Казалось, весь строй выкрикнул эти слова.

Вскоре латышские бойцы закрепились у гранильной фабрики. Здесь уже находился пришедший в Петергоф другими дорогами войны отдельный латышский батальон, которым командовал тоже участник освободительной войны в Испании — коммунист Жанис Фолманис (известный латышский писатель Жан Грива).

Сын батрака, Жан с юности посвятил себя делу борьбы за свободу. В Риге вступил он в подпольную компартию Латвии, написал свои первые революционные стихи.

У батальона была примечательная особенность — он боролся с гитлеровцами под флагом, вытканным и подаренным Жанису Фолманису ткачами Валенсии в 1937 году.

Жан пронес его с собой через концлагеря оккупированной гитлеровцами Франции, привез в родную Латвию, когда она стала свободной. И вот теперь это знамя здесь, под Петергофом, осеняет его бойцов. Командир батальона, сражаясь в этих местах, не раз размышлял: «В Россию было вывезено много испанских детей. Неужели никого из них нет среди защищающих Ленинград? Вот бы встретиться… Не могу забыть Испанию тех дней…»

А через несколько дней он прочитал во фронтовой газете о молодом испанце-ополченце, сражавшемся почти рядом, под Петергофом, Гонсалесе Эулехио.

«Надо встретиться. Дети! Испанские дети…»

Но пока было но до этого. Батальон не выходил, из боя. Храбро сражался он за Большой дворец, за каждую улицу, за каждый дом. Но латыши несли потери. В одном из тяжелых боев они потеряли сразу двадцать бойцов. Хоронили убитых с воинскими почестями, под троекратный оружейный салют. С непокрытыми головами у могилы стояли товарищи. Среди них был и Гонсалес, о котором писала газета и которого так хотел повидать командир латышского батальона. Каким-то путем Гонсалес узнал, что латыши сражались и на его родине. Лео не мог успокоиться, пока не увидит их своими глазами. И вот он стоит среди бойцов батальона латышей в трагическую минуту — на похоронах убитых. Лео смотрел на склоненное над свежевырытой братской могилой знамя — подарок испанцев и еле сдерживал слезы.