Артем Драбкин - Я дрался в штрафбате. «Искупить кровью!»

А подлецов хватало и среди политработников, и среди простых командиров. Но в большинстве своем это были патриоты, не жалевшие жизни во имя Победы.

— Вы упомянули Межирова. У него есть еще известное стихотворение «Мы под Колпином скопом стоим, артиллерия бьет по своим…». Такое у вас случалось?

— Конечно, иногда и свои штурмовики, и свои артиллеристы нас «угощали».

Была такая шутка: «Прицел пять, по своим опять!» Но чаще били по немцам.

Как правило, получали от своих только в наступлении, если по связи не успевали доложить вовремя о нашем продвижении вперед. Я под залп своих «катюш» один раз попал, трудно передать мои ощущения в те минуты.

О подобных случаях вам расскажет каждый окопник. На войне всякое случается…

— Наградной темы коснемся?

— В 1942 году солдата нашего полка наградили медалью «За отвагу». Весь полк собрали на митинг по поводу его награждения. Награждать начали щедро только с 1944 года, и не всегда по боевым заслугам. А от нас вообще не зависело, дадут орден или медаль, послали наградной лист, а потом ищи-свищи, у меня так было не один раз. В принципе никакой справедливости в этом отношении не было никогда. Я видел солдат после шести(!) ранений с одинокой медалью на груди. В штаб приезжаешь — там сплошные «иконостасы» на кителях. В штрафную роту я пришел с двумя орденами Красной Звезды, а за последний фронтовой год получил орден Отечественной войны. Хотя в штрафной роте за каждую атаку можно было справедливо и спокойно по ордену давать. Я за наградами не гонялся и у начальства не выпрашивал. Один раз только, в 1943 году, спросил комполка, что слышно про орден Красного Знамени, к которому был представлен, а в ответ услышал что-то типа «в стране на вас всех скоро благородного металла не хватит». Ну, а для него, конечно, хватило… Я начальству зад и сапоги не вылизывал.

Был писарь в штабе, некто Писаренко (полное соответствие должности и фамилии), так он наградной лист уничтожил, фамилия ему моя не понравилась. Потом мне в госпиталь письмо написал. Каялся… Погиб он глупо, в конце войны.

А что дали или что не дали — какая сейчас разница. Евреев в наградах очень часто ограничивали, помимо своих примеров я знаю многие десятки подобных случаев. В пехоте, в отличие от танковых или артиллерийских частей, антисемитизм был махровым и процветал. Не забывайте еще одну немаловажную деталь — я был сыном «врага народа». В личном офицерском деле это было указано. Вот, например, у Григория Поженяна, дважды представленного к званию Героя и не получившего этого звания, на личном деле было написано красным карандашом: «мать — еврейка, отец — враг народа». Тогда подобная аннотация звучала совсем не смешно.

— Беседую с фронтовиками, спрашиваю, что было самым трудным на войне. Многие отвечают — фронтовые дороги. Опишите пехотного солдата на марше.

— На пехотном солдате всего навешано, как на том ишаке. Иного, кто ростом не вышел, не видно из-за навьюченного снаряжения. И скатка, и вещмешок, и противогаз (будь он неладен), и каска, и саперная лопатка, и котелок, еще сумка полевая, да три-четыре подсумка с патронами. В противогазную сумку гранат напихаешь. Ну и винтовка или автомат. Пот льет ручьями. На просушенных солдатских гимнастерках проступают белые пятна соли, снимешь гимнастерку — коробом стоит. Пыль фронтовых дорог… В освобожденных селах угощали семечками, немцы называли их «русский шоколад». Семечки помогали скоротать дорогу. Шинельный карман отщелкал десять километров, вот такой был солдатский спидометр. Переходы по восемьдесят километров вспоминаются как кошмар. Спали на ходу. Да еще по четыре 82-мм мины на шею повесят. С миной падать не рекомендуется, особенно во второй раз. От удара мина могла встать на боевой взвод. Идешь, все тело от пота и вшей дико зудит, желудок от голода к спине прилипает. Так и дошли до Победы.

— Свой последний бой или последний фронтовой день помните?

— Боем это не назовешь, но как я встретил последний день войны, я вам сейчас расскажу. Курляндия. Уже сообщили, что Берлин взят. Взяли высотку, готовимся к атаке, саперы сделали проходы в минных полях перед нами. Напротив немецкие доты и четыре вкопанных в землю танка. До немцев метров триста. День не обещал быть приятным. Смотрим — над немецкими траншеями шатаются белые флаги и исчезают. Все разочарованно вздыхают и матерятся. Вдруг белый флаг твердо возвысился над бруствером. На всякий случай артподготовку мы отменили. К нашим окопам никто не идет, видно, боятся получить в спину пулю от своих. Все смотрят на меня. В роте я один знал немецкий язык, и иногда приходилось допрашивать пленных. Боец, стоявший рядом, мне говорит: «Да если что, мы от них мокрое место оставим». И оставят… Такое подразделение…Только я не увижу того самого мокрого места. Встаю демонстративно на бруствер, снимаю пояс с пистолетом, кладу на землю автомат. Достаю носовой платок, цветом отдаленно напоминающий белый, и на негнущихся ногах иду в сторону противника по разминированной тропинке. Тишина. Фронт замер. Вдруг сзади шаги. Один из наших штрафников, молодой и здоровый парень, меня догнал. Пошли дальше вдвоем и добрались до немецкой обороны целыми. Спустились к немцам в траншею. А они митингуют, кричат, на нас кидаются. Половина из них со знаками войск СС. Да, попали… Мой солдат нервничает, пот с него градом катится, да и я тоже гранату в кармане «ласкаю». И думаю про себя: это же надо, в последний день так глупо погибнуть придется!.. Немцы говорят быстро, я от волнения слов не разберу. Привели к оберсту. А у меня ступор, кроме «Сталин — гут, Гитлер — капут», не могу ничего внятно сказать. С трудом овладел собой и командным голосом заявляю: «Гарантируем жизнь, питание, сдаваться, выходить колонной через проход в минном поле, следовать строем в наше расположение» и т. д. и т. п. Оберст только кивает, понял, что я еврей, до разговора со мной не унижается. Пошли назад, я все эти метры ждал выстрела в спину. Обошлось. Когда немцы шли сдаваться, бойцы кричали «Ура!» и обнимались. Все понимали, что война для нас кончилась, и мы остались живы!!! Пленных немцев разоружили, «освободили» от часов и отправили дальше в тыл.

По случаю завершения войны весь личный состав нашей роты был амнистирован.

— Пили на фронте много? Полагались ли штрафникам 100 граммов «наркомовских»?

— Как и всему личному составу фронтовых частей. Зимой, а также в наступлении, вне зависимости от времени года. Я на фронте пил мало. Бутылку водки делили спичечным коробком, поставленным торцом. Пять коробков — бутылка поделена. Самогонку бойцы часто доставали. Бывало, и древесный спирт по незнанию выпьют и погибают в страшных муках. Очень много народу погибло на войне по «пьяному делу».