Артем Драбкин - Я дрался в штрафбате. «Искупить кровью!»

— Товарищ командир, принять осужденных не могу.

— Почему?! — недовольно спросил комбат.

— У них нет зимнего обмундирования, а мы получили только на наличный состав. Пока они где-то болтались, армия и мы перешли на зимнюю форму одежды.

— Что же делать? — участливо спросил капитан.

— А все очень просто — пусть лейтенант забирает своих хлопцев и везет их обратно. Там получат зимнее обмундирование и везет их к нам, а мы их тут примем.

Я едва не упал со стула от этих слов. Представил себе путь туда и обратно, и мне стало дурно. Видя мое состояние, капитан подал стакан воды:

— Успокойся.

И обращается к помпохозу:

— Может, все же примем? Жалко парнишку. Посмотри на него, на нем лица нет.

— Не можем, товарищ командир, — стоит на своем помпохоз.

— Ладно, сейчас уже поздно. Пусть осужденные ночь проведут на нашем приемном пункте, а лейтенанта я возьму к себе на постой. Утром решим, что делать.

Помпохоз ушел. Капитан повернулся ко мне:

— Успокойся лейтенант, что-нибудь придумаем. Пошли ко мне, поужинаем.

Войдя в располагавшуюся недалеко землянку, командира роты распорядился:

— Петрович, накрывай ужин на двоих.

Пожилой солдат быстро накрыл на стол. Надо сказать, что начальство роты не бедствовало. На столе было много закуски, появились и две бутылки водки.

— Ты небось и водку-то пить не умеешь, — ухмыльнулся капитан.

— Умею, умею, не беспокойтесь товарищ капитан, — захорохорился я.

— Ну тогда давай! — Смерив меня взглядом, он налил чуть больше полстакана мне и полный — себе. — Давай, за твое безнадежное дело.

Чтобы угодить капитану, я единым духом опорожнил стакан, схватился за закуску. Капитан выпил, медленно поставил стакан. Посмотрел на меня:

— Молодец, хлопец. Вижу, умеешь. Ну а теперь закуси хорошо.

Пил я всегда неохотно и чаще всего отдавал свои сто граммов экипажу. С непривычки я быстро захмелел, обмяк, расслабился. Тревоги четырехдневного пути оставили меня. Закусив, капитан налил еще по стакану.

— Ну, давай! Твое здоровье! — и, не дожидаясь меня, выпил.

Что было дальше, я помню смутно. Утром проснулся в землянке командира роты.

— Ну, герой! Я тут, пока ты спал, принял твоих мазуриков. Сейчас оформлю расписку, и езжай домой.

Радости моей не было предела.

— Давай теперь позавтракаем — дорога тебе предстоит длинная.

Стол уже был накрыт. Капитан налил себе полстакана водки. Я отказался. Выпив, он разоткровенничался:

— Скажу тебе, что принимать твоих солдат мне вообще-то было не с руки. Как только я укомплектую роту, так тут же меня отправят на передовую воевать.

Я не стал развивать эту тему, лишь спросил, как служится в штрафной.

— Командиры все кадровые. Штабная категория всех офицеров на одну ступень выше, чем в обычных войсках, тройной оклад, год службы идет за три, а не за два, как у нас. У офицеров летная норма. Самое же главное, офицеры не обязаны в тяжелой ситуации личным примером вести солдат в бой.

Закончив завтрак, я попросил капитана разрешения попрощаться со «своими» штрафниками. Он их вызвал. Я пожелал им выжить, поблагодарил за помощь в пути. В прокуратуру фронта я добрался за два дня. Получил благодарность за выполнение задания и вернулся в свою часть.

Через несколько дней последовал приказ выдвинуться к передовой. В роте был командир танка Нейман, шустрый еврейчик. Помню, что по дороге в Калинин он очень красиво пел, а как на формировке встали — замолк и ушел в себя. Может быть, предчувствовал что или просто испугался. Во время совершения марша он приказал механику:

— Стой! Что-то мотор работает неравномерно.

— Как не равномерно? Я все отрегулировал! — возмутился механик.

— Я приказываю! У меня слух хороший, что-то не работает. Остановимся, подождем зампотеха.

Механик не стал спорить, съехал на обочину. Идет танк, Нейман его останавливает:

— Зампотеха нет?

— Нет. А чего стоишь?

— Да что-то двигатель плохо работает.

— Да? У тебя стартер исправен? А то у меня барахлит.

— Исправен.

— Ну, дай мне его, а себе мой поставь. — Обмениваются стартерами.

Едет следующий танк:

— Что у тебя?

— Стартер не работает.

— А аккумуляторы хорошие?

— Хорошие, недавно получили.

— Ну давай махнемся.

Вот так за ночь он свой танк на запчасти и раздал. Экипаж промолчал. Когда зампотех приехал, то, конечно, танк был неисправен, и его пришлось отправить в ремонт. Однако кто-то доложил об этом эпизоде в особый отдел. Хотели его судить, но после утреннего боя, в котором сгорело много танков, его пересадили на другой танк — пожалели.

В 1944 году в Румынии наша бригада остановилась возле города Крайов. Запомнилась мне эта остановка произошедшей трагедией. У нас в батальоне был командиром танка лейтенант Иванов с Белгородчины. Взрослый мужик, лет тридцати двух — тридцати четырех, коммунист, с высшим агрономическим образованием, бывший до войны председателем колхоза. В его деревне стояли румыны, и при отступлении они молодежь с собой угнали, а коммунистов и их семьи согнали в один сарай и сожгли. Потом соседи рассказывали, как они кричали и плакали, когда солдаты обливали сарай горючим, а потом еще стреляли, добивая через доски. Вот так погибла семья Иванова — жена и двое детей. Наша бригада проходила недалеко от его села, и он отпросился заехать. Там ему рассказали эту историю, отвели на пепелище. Когда он вернулся, его словно подменили. Он стал мстить. Воевал здорово, временами даже казалось, что он ищет смерти. В плен не брал никого, а когда в плен пытались сдаваться, косил не раздумывая. А тут… выпили и пошли с механиком искать молодку. Сентябрь был, хорошая погода, дело к вечеру. Зашли в дом. В комнате пожилой мужчина и молодка лет двадцати пяти, сидят пьют чай. У нее на руках полуторагодовалый ребенок. Ребенка лейтенант передал родителям, ей говорит: «Иди в комнату», а механику: «Ты иди, трахни ее, а потом я». Тот пошел, а сам-то пацан с 1926 года, ни разу, наверное, с девкой связи не имел. Он начал с ней шебуршиться. Она, видя такое дело, в окно выскочила и побежала. А Иванов стук услышал, выскакивает: «Где она?» А она уже бежит: «Ах ты, сукин сын, упустил». Ну, он ей вдогонку дал очередь из автомата. Она упала. Они не обратили внимания и ушли. Если бы она бежала и надо было бы убить ее, наверняка бы не попал. А тут из очереди всего одна пуля и прямо в сердце. На следующий день приходят ее родители с местными властями к нам в бригаду. А еще через день органы их вычислили и взяли — Смерш работал неплохо. Иванов сразу сознался, что стрелял, но он не понял, что убил. На третий день суд. На поляне построили всю бригаду, привезли бургомистра и отца с матерью. Механик плакал навзрыд. Иванов еще ему говорит: «Слушай, будь мужиком. Тебя все равно не расстреляют, нечего нюни распускать. Пошлют в штрафбат — искупишь кровью». Когда ему дали последнее слово, тот-то все просил прощения. Так и получилось — дали двадцать пять лет с заменой штрафным батальоном. Лейтенант встал и говорит: «Граждане судьи военного трибунала, я совершил преступление и прошу мне никакого снисхождения не делать». Вот так просто и твердо. Сел и сидит, травинкой в зубах ковыряется. Объявили приговор: «Расстрелять перед строем. Построить бригаду. Приговор привести в исполнение». Строились мы минут пятнадцать-двадцать. Подвели осужденного к заранее отрытой могиле. Бригадный особист, подполковник, говорит нашему батальонному особисту, стоящему в строю бригады: «Товарищ Морозов, приговор привести в исполнение». Тот не выходит. «Я вам приказываю!» Тот стоит, не выходит. Тогда подполковник подбегает к нему, хватает за руку, вырывает из строя и сквозь зубы матом: «Я тебе приказываю!» Тот пошел. Подошел к осужденному. Лейтенант Иванов снял пилотку, поклонился в пояс, говорит: «Простите меня, братцы». И все. Морозов говорит ему: «Встань на колени». Он это сказал очень тихо, но всем слышно было — стояла жуткая тишина. Встал на колени, пилотку сложил за пояс. «Наклони голову». И когда он наклонил голову, особист выстрелил ему в затылок. Тело лейтенанта упало и бьется в конвульсиях. Так жутко было… Особист повернулся и пошел, из пистолета дымок идет, а он идет, шатается как пьяный. Полковник кричит: «Контрольный! Контрольный!» Тот ничего не слышит, идет. Тогда он сам подскакивает, раз, раз, еще.