Райнхольд Браун - Шрамы войны. Одиссея пленного солдата вермахта. 1945

Когда бьют ножом в лицо, на нем образуется кровоточащая рана. Нож может попасть в глаз или вспороть губу. Человека охватывает страх — от боли и неожиданности. Но это произошло, и ты ничего уже не можешь изменить. На пороге стояли два жандарма.

Измена! Жившая в соседнем доме коммунистка совершила эту гнусность. За спинами одетых в форму людей была видна эта мерзкая баба!

— На выход, — скомандовал один из полицейских, и мы вышли в ночь.

Сзади шли жандармы, подгоняя нас в спину дулами своих винтовок. Баба куда-то испарилась. Мы молчали. Вокруг простирались темные, сумрачные поля. Такой же сумрак царил и в наших душах. Ночь в полях, ночь в душе, дуло винтовки больно упирается в спину. Мы ничего не могли сделать. Страх парализовал нас. Все пропало, мы снова потеряли свободу! Схвачены, пойманы, пленены! Какая немилосердная ночь. Нас ведут неизвестно куда, и никто не заплачет по нам!

Караульное помещение, допрос.

Офицер дружелюбен. Что бы это значило? Мы ничего не понимаем, никакое общение невозможно, но офицер смеется. Это искренний, добродушный смех. Собственно, и те двое полицейских, что доставили нас сюда, тоже как будто не настроены против нас. Они курят, беспечно прислонив винтовки к стене. Нам протягивают сигареты.

— Рюсски карашо? Рюсски не карашо? — спрашивает нас комендант. Тон не оставляет никаких сомнений в том, каких ответов офицер от нас ожидает.

— Ruski rossz!! [24] Русские — это зло! — отвечаю я.

Все смеются. Во мне начинает теплиться надежда, необъяснимая, абсурдная надежда — здесь, в караульном помещении, среди одетых в форму людей, обязанных служить закону. Во всяком случае, на нас не надели наручники, и это еще больше укрепило надежду. Я глубоко затягиваюсь дымом сигареты, отчего испытываю легкое головокружение.

Офицер и жандармы о чем-то говорят между собой. Мы не понимаем ни слова, но разговор у них человеческий, не злобный, не крикливый, а очень спокойный и мирный. Не надо знать язык, чтобы понять тональность разговора, понять его результат. Я тушу сигарету, и мне тотчас протягивают другую.

— Спасибо, — говорю я.

Голова снова немного кружится. Почему нас не отводят в камеру? Почему не запирают? Я чувствую, что они кого-то ждут. Кого? Переводчика. Вот и он.

— Добрый вечер.

Дружелюбный офицер кивает в нашу сторону и что-то произносит. Я встрепенулся. Человек протягивает мне руку и начинает говорить по-немецки.

— Откуда вы пришли? Это они вас схватили?

Мы пожимаем его руку, вкладывая в рукопожатие все свои чувства, всю нашу надежду. Они чудесные парни, они нам помогут, они обязательно нам помогут! Вопросы, ответы, сбивчивые объяснения, дополнительные вопросы, перекрестные вопросы. Он венгр. Как так венгр? Почему он так хорошо говорит по-немецки? Рос и воспитывался среди швабов, и жена швабка. Ага. Ходил в немецкую школу, бывал в Германии — в Вене, в Берлине. О, отлично! Надежда, напряженное ожидание, волнение, страх.

— Сидите, сидите! Тихо. Спокойно! Еще сигарету?

— Спасибо. — Глубокая затяжка, потом еще одна. — Отлично, теперь наша история. Наши имена: Йозеф Майер и Вильгельм Матцельхубер. Мы родом из Австрии, недавно нас отпустили из Фокшан. На обратном пути поезд остановился на каком-то перегоне, и мы вышли, чтобы зачерпнуть воды в колодце. Но пока мы набирали воду, поезд неожиданно тронулся, и нам ничего не осталось, как идти пешком. Документы об освобождении мы должны были получить в Австрии, поэтому обращаться к русским мы сочли рискованным, нас бы сразу заподозрили в побеге. По пути нас обобрали цыгане, отобрали у нас форму и взамен дали нам эти лохмотья. Такая вот печальная история.

Рассказ не слишком последовательный, но убедительный. Не рискну утверждать, что этот добрый человек нам безоговорочно поверил. Он обернулся к жандармам и что-то им сказал. Офицер внезапно задал вопрос. Резкий, холодный, как лед, и острый, как сталь. Сообразительный переводчик, наш союзник, что-то рассудительно ему ответил. Это было похоже на короткий фехтовальный поединок.

Свободны! Свободны?

— Идите за мной, — сказал мадьяр, только что отвоевавший нашу свободу.

Стояла теплая ночь. С неба что-то тихо пели звезды. Это правда! Это правда! — шептали бившие нас по голеням стебельки. Шелест. Это невероятно, этого просто не может быть. Хочется танцевать. Это просто волшебство. Всякое бывало, но такого еще никогда не было. Мы свободны! До родины осталось шестьсот километров, объяснил нам переводчик. Сначала мы пойдем к нему домой, где мы с Берндом выспимся на мешках с кукурузой. Нам просто фантастически повезло. Офицер ненавидит русских. Они изнасиловали его жену и дочь, убили его сына. То, что нас взяли в темноте, ночью, тоже было необыкновенным везением. О нашем задержании знали всего несколько человек. Жандармы не выдадут своего командира, все были за то, чтобы нас отпустить. Все это переводчик рассказывал, пока мы с Берндом укладывались на ночлег в его подвале. Но тайну надо сохранить во что бы то ни стало. Последнее условие: с рассветом мы должны покинуть этот район. Он обещал это жандармам и просит нас не подвести его.

Я заснул. Когда лежишь на мешках с кукурузой, можешь только спать.

Мы уже довольно далеко ушли к тому моменту, когда возвестил о себе наступающий день, когда в поле зачирикали воробьи, а в норках зашуршали полевки. Мы сдержали свое обещание. Радость настолько переполняла нас, что мы летели, как на крыльях. Мы летели по стране, казалось, до самого горизонта заросшей сплошной кукурузой. Ее стебли были высотой в человеческий рост, а между стеблями бушевала трава. Над этой плодородной равниной медленно вставало солнце. Бог благословил эту землю, но русские ее беспощадно ограбят, практически ничего не оставив крестьянам. Жестокая солдатня поставит их на колени и оставит ровно столько, чтобы хватило на следующий посев.

Мы шли по полевой тропинке и предавались размышлениям.

По Венгрии нам предстоит пройти шестьсот километров. Шестьсот километров по стране, где нас на каждом шагу будут подстерегать опасности. Каждая просьба поделиться хлебом, любой едой, предоставить ночлег могла закончиться задержанием. Шестьсот километров по незнакомой чужой стране — это было страшно тяжело и невероятно рискованно. Каждый день мы могли попасть в беду, в ситуацию, справиться с которой будет превыше наших сил. Мы привыкли к горам и румынским крестьянам. Несчастья начались на равнине. Что нас здесь ждет? Вдруг мне пришла в голову великолепная идея. Посмотрим, что скажет на это Бернд.

— Мы поедем на поезде, слышишь?

Бернд не отвечает. Видимо, он решил придержать резкость при себе. Я продолжаю:

— Мы сегодня сможем проехать пару сотен километров. Мы переедем через канал, через Кереш, может быть, даже через Тису. Мы шутя преодолеем все препятствия. Чухчух-чух. Посмотришь, как далеко мы продвинемся. Бернд упорно молчит. Решил, что я сошел с ума? Что я лишился рассудка? Интересно, о чем он сейчас думает? Я продолжаю гнуть свое: