Райнхольд Браун - Шрамы войны. Одиссея пленного солдата вермахта. 1945

— Да! — отвечаю я. — Но достаточно и одной луны. По ней я сумею верно определить направление.

— Как ты? Держишься?

Я слышу я его тихий голос и снова чувствую теплое дыхание.

— Да, — отвечаю я и начинаю неудержимо трястись.

Дрожат и стебли пшеницы, в которой я лежу. Земля, пропитанная росой, стала липкой. Я отрываю ком и начинаю мять его в руке, лаская, словно возлюбленную, земля — моя жизнь, я томлюсь по ней, я лежу на ней, сгорая в огне, окутанный ночной тьмой. Я засыпаю, Бернд бодрствует. Я забываю об опасности, но Бернд начеку, он бдит…

Проходит час. Небо по-прежнему затянуто тучами — ни луны, ни звезд, только ночь и непроглядный мрак.

— Надо идти дальше! — говорит Бернд.

Преодолевая мгновенную дурноту, я приподнимаю голову и спрашиваю:

— Куда?

— Через границу, — шепчет он мне в ответ.

Я вдруг отчетливо сознаю, что Бернд нервничает. Его слова разрывают пелену в моем сознании, мысли мои снова приходят в порядок.

Что?.. Бернд снова что-то говорит. Я придвигаюсь к нему, напряженно прислушиваюсь. Что, какой ветер? Да, действительно дует легкий, нежный ветерок. Теперь и я это чувствую.

Но что бы это значило?

— Ветер западный, — упреждая мой вопрос, говорит Бернд.

— Почему ты думаешь, что он западный?

— Тучи пришли с запада!

Какой он наблюдательный! От Бернда ничто не ускользнуло, он нашел компас, и мы сможем хотя бы приблизительно ориентироваться в непроницаемой темноте. Мы прислушиваемся к ветру, принюхиваемся к нему, щупаем его и начинаем двигаться туда, откуда он дует. Ноги мои налились свинцом, но я иду, хотя временами меня пошатывает из стороны в сторону. Мое внимание приковано к Бернду, он знает, он все видит, он вовремя заметит любую опасность…

Как долго мы прислушивались к ветру? Не больше десяти минут. Бернд идет впереди, наклонив вперед голову, я иду за ним. Все наши чувства до предела напряжены. Кажется, даже нервы потрескивают от невероятного напряжения, усталость снимает как рукой. Шелестит пшеница… Какая-то тень появляется на поле. Пограничники? Зверь? Вот, опять! Шум, шорох, шелест — кто-то приближается к нам! Мы ложимся и вдавливаемся в землю, затаив дыхание. Прислушиваемся. Да, это пограничник. Он кашляет, прочищает горло, сплевывает. Снова раздается шорох и шелест. Шаги приближаются. Если он наткнется на нас, мы его убьем.

Пограничник проходит мимо. Он сейчас думает о своей жене и ее грудях, а не о контрабандистах, которых должен ловить. Мне и самому не раз случалось стоять в карауле. Но внимание напряжено только на войне, а она давно кончилась.

Со стороны границы не доносится ни звука, и мы снова идем дальше. Бернд меняет направление. Да, он обо всем подумал, мой Бернд! Пограничники патрулируют вдоль границы, и мы должны пересечь ее под нужным углом. Теперь ветер дует сбоку.

Ночь абсолютно, абсолютно темна. Ни одного проблеска ни в небе, ни на горизонте. Все сливается в бескрайнюю черноту.

Я чувствую, что силы мои иссякают. Я слышу, как колотится сердце, отдаваясь в голове оглушительными ударами литавр и барабанов. Организм бунтует, не желая идти дальше. Болезнь точит меня, и я сопротивляюсь ей изо всех сил. Путь к границе кажется мне бесконечно долгим и безнадежным. Впереди какой-то силуэт. Но это зверь, на мгновение он останавливается, потом стремительно убегает.

Я сажусь на землю и теряю Бернда из виду.

— Райнхольд! — окликает меня кто-то, но я не отзываюсь. — Райнхольд!

— Да! — отвечаю я, и мой ответ больше напоминает стон, чем членораздельное слово.

— Возьми себя в руки! — говорит Бернд. — У нас еще есть время, а главное уже сделано!

Он говорит строго, без скидок на мое состояние. Бернд садится рядом, слушает мое тяжелое дыхание. Потом Бернд встает и помогает мне подняться. Мы идем дальше… Бернд то и дело останавливается, определяет направление ветра, потом снова тащит меня за собой, говорит со мной, подбадривает, ругает, обзывает трусом, и я иду, чувствуя, что силы у меня еще есть.

Когда мы оказались в лесу, я лег на землю, и Бернд укрыл меня своей курткой. Потом он тоже лег и тесно прижался ко мне. Так мы провели ночь в венгерском лесу.

Рассвет постепенно разогнал темноту, вернув меня к жизни. Бернд что-то сказал себе под нос и встал. Я остался лежать. Мне казалось, что меня опутала паутина, связавшая меня, словно коконом. Сознание блуждало где-то далеко, не в силах разорвать эту сеть. Из пут меня вырвал резкий окрик Бернда. Борьба не окончена; я тащусь по лесу вслед за Берндом. Может быть, он слышал пение ранних пташек — я не слышал ничего. Я не чувствовал, не воспринимал и не слышал ничего, все мои чувства притупились. Венгрия, вертелось у меня в голове, Венгрия. Пошатываясь, я делал шаг вперед, чтобы не отстать от шедшего впереди Бернда.

Движение давалось мне с большим трудом. Мы шли медленно, но сознание мое прояснилось, я постепенно начал понимать, где я нахожусь и что происходит.

Мы уже в Венгрии, мы перешли границу, я выстоял, выдержал переход. Теперь я смогу отдохнуть в каком-нибудь крестьянском доме — на сеновале, в коровнике — господи, да где угодно! Я поправлюсь. Наш путь продолжается, мы победили. Мы будем идти дальше, пока не дойдем до Германии!

— Бернд! — окликаю я товарища.

— Да? — отвечает он, обернувшись.

— Мы это сделали!

— Да, — говорит он и идет дальше. На его усталом лице проступает смесь веселья и серьезности. Встает солнце, в лесу становится светло, мы идем и идем все дальше и дальше. Мы уже в Венгрии…

Лес остается позади. Вокруг нас простираются луга и поля. Потом начинаются виноградники. Мы идем между вьющимися лозами, светло-зеленые листья обращены к солнцу, пьют его своими устьицами. Я оживаю, глядя на это.

Мы входим в деревню виноградарей.

Бернд стучится в дверь. Нас прогоняют. Прогоняют? Такого с нами еще ни разу не было.

Бернд стучится в другую дверь. То же самое. Но нам показывают дом, где нас примут.

Несколько секунд мы думаем. Я очень слаб и не могу двигаться дальше. Мы идем в указанный нам дом. Нас дружелюбно принимают, дают нам поесть. Общаться нам практически невозможно, но хозяева сразу поняли, что мы немцы, и этого оказывается достаточно. Вскоре выясняется, что я болен. Дочь хозяина, цветущая юная девушка, кладет ладонь на мой пылающий лоб. Лихорадка! Это я понимаю. Девушка начинает трогательно за мной ухаживать. Она кладет мне на грудь компресс, но я едва ли могу заметить и оценить ее доброту. Сознание и силы покидают меня. Я просто больная развалина. Только в хлеву до меня доходит, что теперь у меня одна задача — выздороветь. Меня укрывают огромной кучей соломы. Бернд слегка ее утрамбовывает, добавляет еще.

— Ты должен потеть, — говорит он мне. — Только потеть. Будешь потеть — выздоровеешь завтра или после завтра.