Олег Смыслов - Иуды в погонах

Ребята, которые побежали на зарево, обнаружили в лесу разбитый немецкий самолёт и, вернувшись в Яковлево, позвонили через Ветрово, Мало-Носовые и деревню Никульники в точки воздушного наблюдения. У нас о готовящейся акции немцев знали, поэтому все посты наблюдения были приведены в состояние боевой готовности и сразу же начали действовать.

Ночью меня разбудила первый секретарь Кармановского райкома комсомола М.Ф. Попова, сказав: “Вставай, пойдем ловить диверсантов”. Когда я пришел в назначенное место, там уже собрались 18 призывников-комсомольцев и отряд милиции во главе с начальником милиции Павлом Евстафьевичем Ветровым и начальником отделения НКГБ (к сожалению, фамилию его я не помню). Мы устроили в Карманове засаду. Одна группа перекрывала дорогу на Гжатск, а вторая укрылась в парке.

Примерно в 16 часов мотоцикл Таврина по мосту пересек реку Яузу и въехал в посёлок. П.Е. Ветров и начальник отделения НКГБ, переодетые в гражданскую одежду, пошли ему навстречу, но как бы на колонку за водой. Поравнявшись с ними, Таврин остановился и спросил дорогу на Ржев. В этот момент Ветров взял мотоцикл за руль, а начальник НКГБ потребовал у приехавших документы, а затем пригласил их пройти в милицию, якобы для обычной проверки.

В милиции, кроме П.Е. Ветрова и начальника НКГБ, присутствовал еще первый секретарь Кармановского райкома партии СИ. Родин. При допросе Таврин сказал, что едет с важным поручением для Москвы со стороны Гжатска, по ехал он с противоположной стороны, от Самуйлова. При проверке документов внимание оперативников привлёк партийный билет — формат его оказался не соответствующим нашему стандарту. Когда Таврин начал что-то объяснять, С.И. Родин в упор спросил его: “А чей самолет горит в лесу?” Эти слова очень сильно подействовали на диверсантов, и он во всем начал признаваться.

Как выяснилось из рассказа Таврина, готовящаяся акция имела далеко идущие планы. Немцы разработали несколько вариантов высадки своих диверсантов. По первоначальному замыслу Таврин и Шилова должны были высадиться в районе Лужники — Сокольники. Но наша авиация знала о готовящейся акции, поэтому были приняты все меры, чтобы не допустить диверсантов в Москву.

Немецкий самолёт был обстрелян, перелетая оборонительный пункт под Можайском, и повернул назад, высадив Таврина и радистку у деревни Завражье Подъелковского сельсовета (в двух километрах от деревни Яковлево). Таврин и Шилова, благополучно выгрузив свою технику, отправились в сторону Карманова. А самолёт при неудачном взлёте, задев верхушки сосен, потерпел аварию, что и привлекло внимание жителей деревни Яковлево…»

Вспоминает Клавдий Федорович Федосеев:

«Я тогда работал начальником Кармановского райотдела НКВД. Рано утром, ещё не было четырёх, позвонили из Гжатского райотдела НКВД и сообщили, что на высоте 2500 метров обнаружен вражеский самолёт.

Потом опять звонок: “Самолёт совершил посадку недалеко от Карманова. Предполагается, что в нём находятся немецкие диверсанты. Срочно организуйте поиск”.

Я сразу же поднял своих людей — человек двадцать. Собрались все у здания райотдела. Обсуждаем, куда нам идти. Начало светать. Было прохладно, стояли первые дни осени. Вдруг вдалеке показался мотоцикл. Оп ехал в нашу сторону. На скорости пронёсся мимо. Мы только заметали, что за рулём сидел майор в кожаном пальто и рядом с ним молодая женщина-лейтенант. Дорога, по которой он ехал, вела в сторону соснового бора и там заканчивалась. Это мы знали. “Значит, сейчас развернётся и подъедет к нам”, — решил я. Так оно и получилось. Майор остановил мотоцикл возле нашей группы. Спросил, как проехать в Ржев. Это меня сразу насторожило. Может быть, это была его первая ошибка. Я представился, объяснил ситуацию и попросил предъявить документы. Он спокойно подаёт. Смотрю, майор из СМЕРШ. О, птица какая! Говорю, пойдёмте, вместе с нами подумаем, как разыскать диверсантов. И ваш мотоцикл очень кстати будет. Мы, мол, безлошадные. Он на ходу расстегнул своё кожаное пальто. Блеснула Звезда Героя Советского Союза на гимнастёрке. Поговорили мы

несколько минут. Я вижу — он очень торопится. И нервничает. Опять у меня подозрение появилось. Извинился перед ним—всё-таки майор, а я старший лейтенант. Сказал, что должен ещё задать несколько вопросов его спутнице — лейтенанту. Он пожал плечами. “Пожалуйста”, — говорит.

А у меня, пока я с ним говорил, созрел план. Он ушёл. Вошла женщина. Я перед ней разложил на столе карту и попросил показать, по каким дорогам они уехали от дислокации своего штаба до Карманова. Она на секунду замерла, вроде бы как растерялась, и тут же взяла себя в руки. Сказала, что она не может раскрыть маршрут передвижения. “Почему?” — спрашиваю я. “Это тайна!”

Какая же это тайна, думаю. Нет, тут что-то не то.

Её отправили вниз. Кивнул трём вооружённым ребятам, чтобы поднялись ко мне. Из окна попросил майора пройти ещё для одного вопроса. Оп вошёл. На столе по-прежнему лежала карта.

“Ваша спутница, — говорю, — отказалась сообщить маршрут, по которому вы ехали, покажите, пожалуйста”. Вижу, и он замялся, скосив таза на карту. Дорог там много. Почти все просёлочные. Я-то их хорошо знаю. А чужому человеку сразу и не разобрать. Прошли несколько напряжённых секунд. И тут я понял, что передо мной — враг. Вскинув пистолет, я крикнул: “Руки вверх!”»

В Москве Таврина допрашивали представители сразу трёх спецслужб: начальник отдела НКВД СССР по борьбе с бандитизмом — комиссар госбезопасности 3-го ранга Леонтьев, заместитель начальника 2-го управления НКГБ СССР комиссар госбезопасности Райхман и начальник отдела ГУКР Смерш НКО полковник Барышников. То есть и от Берии, и от Меркулова, и от Абакумова. Так уж получилось. Но, кроме того, что им пришлось выяснить (весьма обширные знания агента как германских разведывательных органов, их задач, форм и методов работы, так и их руководителей), Таврин оказался очень любопытным экземпляром.

В Центральном архиве ФСБ хранятся три пухлые папки уголовного дела о подготовке покушения на И.В. Сталина. При этом полтома его показаний перечеркнуто жирной красной чертой — «липа». То есть Таврин и советской контрразведке врал, как прирожденный Хлестаков. Прямо, как гоголевский знаменитый персонаж, он так входил в роль, что в конце концов мог себе позволить чуть ли не свысока разговаривать с чиновниками. Однако это был такой же трусливый, робкий и лживый человек.

В нём где-то глубоко было заложено желание перестать быть тем ничтожеством, что он собой представлял. Он безумно хотел хотя бы с помощью фантазии подняться выше, блеснуть, пустить пыль в глаза собеседнику. Но всё так же врал, врал вдохновенно, не задумываясь над сказанным. И чем больше ему верят, тем больше он распыляется. Но на Лубянке «Хлестакова» быстро прижали и узнали о нём такое!