Василий Молодяков - Первая мировая: война, которой могло не быть

После германского ультиматума Бельгии и речи Грея в парламенте два министра забрали назад заявления об отставке, но Морли и министр торговли Джон Берне оказались непримиримы. 4 августа в половине десятого утра Грей телеграфировал в Берлин требование дать ответ, намерены ли там уважать нейтралитет Бельгии. Вскоре пришло сообщение, что немецкие войска вступили на её территорию. Германия могла эффективно наступать на Францию только через Бельгию, в обход короткой и тщательно укреплённой франко-германской границы [30] 23 апреля (6 мая) 1914 г. исполняющий обязанности русского военного агента в Бельгии и Нидерландах ротмистр князь Давид Накашидзе представил в генеральный штаб записку «К вопросу о возможности нарушения германскими войсками нейтралитетов Бельгии и Люксембурга», где точно предсказал ход событий: проход немцев в районе Льеж—Намюр—Люксембург и неспособность бельгийской армии оказать им сопротивление. Грей послал вторую телеграмму, обозначив срок ответа — к полуночи по берлинскому времени или 23 часам по лондонскому, — и велел заготовить ноту об объявлении войны.

Вечером произошёл трагикомический случай. В британский МИД поступила непроверенная информация о том, что Германия объявила Англии войну. Ноту срочно перепечатали и отвезли Лихновскому вместе с паспортами дипломатов. Как только чиновник вернулся от него, из Берлина пришла незашифрованная телеграмма: Бетман-Гольвег сказал британскому послу, что ответа на ультиматум не будет, но войну не объявил. Дипломаты решили соблюсти приличия — забрать у Лихновского неправильный документ и заменить на правильный. Неприятную миссию возложили на Гарольда Никольсона, сына постоянного вице-министра, в будущем — известного дипломата. Около полуночи он приехал к послу, который уже лёг спать, категорически запретив, чтобы его будили. Добившись приёма, младший Никольсон заговорил о «маленькой ошибке, вкравшейся в текст». Лихновский молча указал ему на полуоткрытый пакет с паспортами — он даже не читал ноту, понимая, о чём в ней говорится.

Последний разговор британского посла Гошена, судя по его записи, с канцлером был более драматичным. Бетман «сказал, что шаг, предпринятый правительством его величества, ужасен до последней степени. Из-за одного только слова «нейтралитет», на которое в военное время так часто никто не обращает внимания, — ради какого-то клочка бумаги Великобритания собирается воевать с дружественной державой, которая имеет одно желание — оставаться с ней в дружбе. Этот последний ужасный шаг сделал бесполезными все его усилия в этом направлении, и его политика рассыпалась как карточный домик». Англичане сразу же предали гласности вырвавшиеся в минуту отчаяния слова о «клочке бумаге», представив их как отношение «тевтонов» к любым международным договорам и обязательствам. С тех пор этой фразой принято клеймить всю политику и Второго, и Третьего Рейха.

«Германский ультиматум Бельгии, — отметил Полетика, — спас «миротворческое» лицо Грея в последнюю минуту». Значение нарушения её нейтралитета сильно преувеличено. Оно стало лишь предлогом для вступления Англии в войну, подействовав на министров, парламент и газеты. Это избавляет нас от необходимости рассматривать вопрос о том, насколько серьёзным с точки зрения международного права в 1914 г. было нарушение договора 1839 г., который никогда не представлялся на рассмотрение английского парламента, не был им ратифицирован и, следовательно, не имел для Лондона законной силы. Грей сослался на него, потому что ему это было нужно. Он сказал Бенкендорфу: «В Англии мы верим в святость трактатов (договоров. — В. М.). Если мы позволим нарушить хоть один там, где может действовать наше оружие, всё здание рухнет. Европа существует на основе договоров». На это Лютц резонно заметил, что Англия при Грее в одностороннем порядке не раз нарушала международные договоры, начиная с Мадридской конвенции 1880 г. о Марокко, причём без предварительного оповещения других участников.

«Он не считает себя лицемером, — писал Лютц ещё при жизни Грея. — Ни в малейшей степени. Он будет честно возмущён столь несправедливым предположением. Он лишь живёт под властью необычайно тонкого самообмана, который периодически позволяет ему видеть чёрное белым, а белое чёрным, с чистой совестью и незамутнённым зрением, поскольку он хочет так видеть. Нет! Субъективно Грей не лицемер, субъективно он искренен. Он лишь производит на окружающий мир впечатление лицемера». Его фигура не лишена трагизма. Как отметил Бенкендорф в письме Сазонову 6 апреля 1915 г., «Грея почти никогда не покидает до известной степени обоснованное сознание того, что в момент колебания английского общественного мнения и всех министров главным образом он вовлёк Англию в войну».

Отбросив идеологические схемы и лозунги, британский историк и публицист Фредерик Конибир в первые месяцы войны провёл собственное расследование, опираясь лишь на официальные публикации. Причины вступления Англии в мировой конфликт он сформулировал так: «Грей, без сомнения, был таким же лицемером в последнюю неделю перед войной, как и все предыдущие восемь лет. Он напал на Германию с тремя целями: 1) уничтожить её флот, пока тот не стал больше; 2) захватить её внешнюю торговлю; 3) отобрать её колонии». Под словом «Грей» здесь, конечно, надо понимать «британский империализм».

4 августа заседал рейхстаг. Канцлер заявил, что Германию вынудили вступить в войну, и попросил депутатов проголосовать за необходимые меры и кредиты. Много шума за границей вызвали его слова о Бельгии и Люксембурге, протестами которых «пришлось пренебречь»: «Мы постараемся исправить сделанную нами несправедливость, как только наши военные цели будут достигнуты. Однако тот, кто, как мы, ведёт бескомпромиссную войну, должен думать лишь о том, как прокладывать себе путь вперёд». Бюлов считал речь «чудовищной» и «неописуемо глупой», но парламент без обсуждения и единогласно одобрил все правительственные предложения.

Слово попросил только представитель социал-демократов Гуго Гаазе, будущий деятель революции 1918 г. Заявив, что война является «следствием империалистической политики» всех стран, против которой социалисты боролись и за которую они отказываются нести ответственность, он сказал: «Сегодня мы принимаем решение не за войну или против войны, а только о мерах, необходимых для защиты нашей страны». Социал-демократы поддержали правительство с условием, что, «когда цель самообороны будет достигнута и наши враги принуждены к миру, война закончится договором, который сделает возможными дружественные отношения с соседними народами. Мы требуем этого, — подчеркнул Гаазе, — не только в интересах международной солидарности, за которую всегда выступали, но и в интересах самого германского народа».