Борис Галенин - Цусима — знамение конца русской истории. Скрываемые причины общеизвестных событий. Военно-историческое расследование. Том II

Еще ночью я, смеясь, сказал штурману

— Вот треугольник острием книзу — уж не значит ли это, что здесь на якоре 3-я эскадра?

Так и оказалось.

Одновременно с тем у всех малайцев появились фальшивые русские кредитки в столь большом числе, что за 1 руб. 40 коп. серебром давали 2 руб. бумажками; за 5 руб. золотом — 6 руб. и даже 7 руб. бумажками. Всю команду охватила жадность — бросились менять серебро и золотые на кредитки, вследствие чего многие поплатились, и вышел приказ по эскадре не принимать от малайцев русских кредиток в размен или сдачу, а серебром.

При уходе из одного из портов, чуть ли не Камранга, был французский адмирал, пришедший из Сайгона на крейсере. Только что эскадра вышла, как на беспроводном телеграфе (у нас минного офицера не было, и вся минная часть причислена была к артиллерии на “Рионе”) получается телеграмма:

“Escadre russe sortant Kamranh…” [215]и ряд непонятных знаков.

Если Адмирал и знал, что в Сайгоне ждут нашего ухода из Камранга — по приказу из Франции, то, зная также и о близости японцев, с его стороны давать первую половину не шифром, а общею фразой было крайне бестактно, если не сказать хуже.

Хотя возможно, что в его голову сыграл какой-нибудь телеграф, спрятанный в чаще на одной из окрестных вершин: был же пойман японец в рыбачьей фуне совсем не в рыбачьем костюме, а в пиджаке, который бросился с поймавшего его катера за борт (сторожевой катер с “Бородино” с лейтенантом Матковским) и, нырнув, скрылся: ночь была безлунная. Остались кое-какие его вещи и записная книжка…»

Стрельба эскадры

«Часто слышны в печати упреки Адмиралу (под этим именем все подразумевали Рожественского, других в разговоре офицеры звали прямо по фамилии) в том, что эскадра мало была “натаскана” в стрельбе; при этом все решительно забывают главного виновника, после войны столь щедро награжденного за “ труды, понесенные по обстоятельствам военного времени” , — наш дорогой, только в смысле своего громадного бюджета — порт — этот кошмар для каждого строевого моряка, независимо от специальности».

Порт — кошмар для строевого моряка. Но почему?

Прервем здесь лейтенанта Берендса и поясним читателю, что подразумевалось под понятием «порт» в описываемое время и почему с такой неприязнью поминают этот «порт» и Берендс, и Семенов, да и вообще все строевые моряки.

Дело в том, что военно-морские базы в России назывались портами. И командиры этих портов в том или ином адмиральском чине были до окончания японской войны полновластными хозяевами над всей флотской инфраструктурой, от их прихоти полностью зависели командиры не только приходящих в порт кораблей, но и эскадр. Иногда под словом «порт» и понимали, как в данном случае, всю эту инфраструктуру.

То есть слово «порт» служило эвфемизмом для обозначения Морского Ведомства и порядков в нем, являясь формой скрытой критики самого высокого руководства флота.

Это совершенно ненормальное и нетерпимое положение, когда «берег» полновластно командовал «морем», столь естественное для периода руководства русским флотом последнего Генерал-Адмирала, было также одной из причин гибели флота в русско-японской войне. Изменено оно было одновременно с введением Морского Генерального Штаба, в проекте которого изначально предусматривалось, что командиры порта отныне подчиняются Начальникам морских сил, то есть Командующим флотами.

Представляю грустную улыбку адмирала Рожественского в то время, когда писал он свой рапорт с одобрением проекта лейтенанта Щеглова. Ведь будь такое положение введено хоть за пару лет до японской войны, 2-я эскадра и вышла бы вовремя, и снабжена была бы как надо и чем надо. Ладно, что было — было. Вернемся к показаниям фон Берендса.

Стрельбы были ежедневно

«Интересно, из каких таких источников брали бы запасы для практической стрельбы гг. репортеры газет, когда в запас было отпущено всего 20% боевого комплекта, это на эскадру, посланную за 30 тысяч миль почти,считая вокруг Капштадта, идущую без всякой базы в пути, идущую с целью прорваться с боем в Артур или Владивосток?»

Вмешаемся еще раз в показания лейтенанта: мы уже говорили и увидим дальше, что стрельба эскадры в бою была «на ять». Что само по себе является чудом. Но как это могло произойти? Может быть, потому, что несмотря на все созданные условия:

«Стрельбы были: была ежедневно с 8 до 10 1/ 2часов утра наводка; весь путь до Цусимы, сличались ежедневно пресловутые дальномеры. Велись занятия глазомером, для чего ежедневно в 8 часов утра по сигналу с “Суворова” “Изумруд” и “Жемчуг” отходили на показанный румб в сторону, постоянно со спуском исполнительного флага, меняя расстояние, по которому велась эскадренная наводка, сличение дальномеров, упражнения в глазомере, занятия с дальномерщиками…» [216]

Лягнуть умирающего льва

Далее фон Берендс говорит, что в отношении критики Адмирала «…Газетные репортеры [217]напоминают известную басню об осле, пришедшем тоже лягнуть умирающего льва.

Забывают при этом и то, что штаты отпуска боевого запаса не были рассчитаны на нынешнюю теорию “ засыпать снарядами”.

Бой велся на своих дистанциях (принятых после Японо-Китайской войны только потому, что так дрались японцы и победили: следовательно, это хорошо: но забывают, упускают из виду, что японцы имели крейсера против китайских броненосцев и сближались потому, что чувствовали себя слабее: слабый сближает дистанции — ему это выгоднее).

Теперь, когда бой ведется на 50–60 кабельтовов, опять учителя — японцы, которым слепо вся Европа стала подражать: победители — значит все у них хорошо, все верно, все надо огулом перенять (когда попаданий меньше, бой затягивается на несколько часов, как при Цусиме, наш боевой запас надо было удвоить, утроить, а не только что сокращать стрельбами).

Один — два лишних снаряда на человека —больше не пришлось бы, не дали бы никакой пользы, что знает всякий ружейный стрелок, а в итоге до тысячи снарядов сбережено для боя, чего бы не было, если бы портготовился к войне, имели бы запасы двойного полного комплекта, а не 20%, отпущенные на эскадру, и оправдание, что заводы забастовали».

Ты можешь себе представить, читатель? Заводы забастовали! В военное время! Для не очень памятливых на собственную историю спешу напомнить, что в СССР одно время даже только опоздание на работу — в мирное время! — влекло за собой отдачу под суд. А уж забастовщики, да еще на заводе «оборонного значения», приравнены были бы даже не к контрреволюционерам. Те еще могли отделаться 25-летним сроком особо строгого режима. Забастовщиков же сразу приравняли бы к шпионам и диверсантам с применением к ним известной меры «высшей социальной защиты». Если время было мирное, то семьи их, может быть, и не расстреляли бы.