Олег Смыслов - Сталинские генералы в плену

На вопрос о том, готов ли русский народ в глубине души вести войну и в том случае, если обнаружит, что армия отступила до Урала, генерал ответил: “Да, он будет оставаться в состоянии моральной обороны!” Правда, он еще добавил, что, по его мнению, сопротивление будет невозможно лишь тогда, когда Красная Армия однажды действительно будет разбита. Однако он не мог, по его словам, не сказать, что в настоящий момент война вполне популярна.

Затем разговор перешел на личность Тухачевского и его круг. По данным генерала, Тухачевский был хорошим военачальником, но никогда не был популярным. Все же правильно, что западные страны придерживаются мнения, что расстрел Тухачевского и его приверженцев пробил огромную брешь в русском военном руководстве. Правда, эту брешь снова удалось ликвидировать.

Что касается пропаганды, генерал Потапов заметил, что он слишком солдат, чтобы любить ее. Он назвал ее неизбежным злом. По поводу немецкой пропаганды он сказал, что некоторые из наших листовок очень хороши, но есть и другие, которые вызывают только смех. Подробности, однако, он привести не мог.

В заключение было задано несколько вопросов относительно текущего состояния русской экономики. Генерал охарактеризовал русскую экономику как тяжело пострадавшую в результате немецкого продвижения. В настоящее время, сказал он, экономика работает на значительно более низких оборотах. Правда, снабжение все еще достаточное. Однако во время этого ответа можно было отчетливо уловить, что все большее место среди русского высшего руководства занимают заботы о возможностях дальнейшего снабжения фронта и тыла. Затем генерал еще навел подробные справки относительно Германии в отношении России. Когда он заявил, что мы ведем империалистическую войну против друга, в качестве лучшего контраргумента ему были предъявлены 4 пункта Молотова из торжественного заявления фюрера. (Речь, видимо, идет о пунктах договора, подписанного между СССР и Германией 23 августа 1939 года.) В ходе этого разговора выяснилось, что русский' командующий был совершенно не в курсе дела относительно этих экспансионистских замыслов. В отношении Румынии он задал классический вопрос: “Что нужно было Молотову в Румынии? Ведь у него не было никаких причин вмешиваться в румынские дела!” Определенные доказательства военных намерений русского государственно-политического руководства, которые были в вежливой, но вместе с тем недвусмысленной форме предъявлены генералу, заставили его задуматься, что было видно невооруженным глазом. Казалось, он проявляет немалый интерес к политической информации по поводу национал-социализма и к немецкому государству.

Генералы тоже люди, а потому все они вели себя в немецком плену по-разному. И трудно не согласиться со словами Н.П. Дембицкого: «Плен — это самое страшное, что могло произойти в жизни военного человека. Плен — это неволя: проволока, ограничения и лишения. В крайне сложных для человека физических и психологических условиях ломались даже очень сильные характеры».

«На каждого военнопленного офицера, — пишет А. Шнеер, — заполнялась регистрационная карточка, где записывались: личный номер, личные данные, домашний адрес, место жительство родителей, звание, должность, гражданская специальность, когда и где попал в плен, цвет волос, рост, отпечатки пальцев. Во Владимир-Волынском Офлаге, например, кроме того на одежде красной краской рисовали: на спине “SU” — (“Soviet Union”), на груди — треугольник, а на ягодицах — два треугольника».

Например, карточка на военнопленного генерала Закутного выглядела так:

«1. Фамилия…

2. Имя…

3. День рождения…

4. Место рождения…

5. Офлаг…

5а. Доставлен в лагерь…

6. Чин…

7. Воинская часть…

8. Номер военнопленного в германском лагере…

9. Имя отца…

10. Имя матери…

11. Адрес ближайших родственников…

12. Профессия…

13. Когда и где попал в плен…

14. Номер в собственной части…»

Зеленого цвета с красной полосой наискосок (с правого верхнего угла на левый нижний угол) на титульной стороне, она была отпечатана на двух языках: немецком выше и русском ниже.

Были и другие варианты карточек. Например, карточка военнопленного генерала Ершакова соответствует той, о которой упоминает А. Шнеер. Есть на ней и фотография и отпечаток пальца генерала. Правда, эта карточка имеет белый цвет. Отпечатана же она только на одном языке — немецком.

Но все это только неодушевленная фактура плена, хотя и очень ценное свидетельство великой трагедии. Н.П. Дембицкий в своей статье очень точно подмечает: «Из рассказов людей, прошедших фашистские лагеря, из многочисленных источников известно, что плен для многих бойцов и командиров оказался страшным испытанием. Следует признать, что не каждый человек мог спокойно переносить голод, холод, издевательства и смерть товарищей. После увиденного и пережитого люди подвергались психологическому стрессу. Так, академик И.Н. Бурденко, увидевший освобожденных пленных, описал их следующим образом:

“Картины, которые мне пришлось видеть, превосходят всяческое воображение. Радость при виде освобожденных людей омрачалась тем, что на их лицах было оцепенение. Это обстоятельство заставило задуматься — в чем тут дело? Очевидно, пережитые страдания поставили знак равенства между жизнь и смертью. Я наблюдал три дня этих людей, перевязывал их, эвакуировал — психологический ступор не менялся. Нечто подобное в первые дни лежало и на лицах врачей”».

О своих чувствах и первых впечатлениях немецкого плена весьма подробно и честно написал начальник разведывательного отдела 6-й армии Юго-Западного фронта В. Новобранец. Для нас он оставил следующее свидетельство: «Итак, я — военнопленный.

Я в плену у фашистов. А что это такое, фашистский плен?

От станции Владимир-Волынск колонна пленных бредет через весь городок. В груди — сумятица взбаламученных дум и чувств. Впереди и за мной, слева и справа такие же усталые люди с безнадежно опущенными плечами. Это — недавние бойцы и командиры Красной армии. Мы волочим ноги по центральной улице Владимира-Волынского, маленького городка Западной Украины. По выработанной военной привычке стараемся идти в ногу. Вижу, как передо мной неровно, толчками качается измятая офицерская фуражка. Это — лейтенант артиллерии. Он загребает левой ногой, видимо, раненый, пытается держать равновесие, а голову — высоко и прямо. Но вижу, чувствую и понимаю, как ему мучительно трудно сохранять офицерское достоинство. Слева от меня — капитан с повязкой на голове. Он идет будто в бреду, что-то бормочет, и лишь изредка улавливаю гневный вскрик, в котором мольба и матерщина…