Инго Мебиус - Убийца танков. Кавалер Рыцарского Креста рассказывает

Это произошло во время обеда несколько недель спустя после нашего прибытия в лагерь Дермотт. Прямо к столовой подогнали несколько крытых грузовиков, и американские солдаты с оружием вошли в зал столовой. Тут же стали выкликать военнопленных пофамильно. Те, чьи фамилии были названы, сразу же усаживались на грузовики. Все люди были из лагеря Альва, не стал исключением и я. Нас увозили без личных вещей и доставили куда-то на самый край лагеря. В особый его сектор. С четырех сторон охранные вышки, все освещено прожекторами. И двойной ряд колючей проволоки ко всему иному и прочему. Наши личные вещи грузили остававшиеся в лагере, наверняка американцы его переворошили, как полагается, и только потом доставили нам.

Один из наших товарищей, которого тоже оставили на прежнем месте, вопреки запрету администрации подошел к забору, чтобы вручить одному из наших письмо из дому. И в тот момент, когда он перебрасывал письмо через ограждение, часовой на одной из вышек открыл по нему огонь. Парень скончался от потери крови — никому не дали даже подойти к нему и оказать помощь. Мы просто озверели, — встав у лагерных ворот, мы во все горло стали распевать солдатские песни.

И только несколько часов спустя после продолжительных переговоров разошлись.

Теперь нас изолировали на площади 150 х 150 метров отдельно от остальной территории лагеря, и, как вскоре выяснилось, это ознаменовало наши самые «прекрасные времена» в плену.

Нас было 250 человек со сходными взглядами и убеждениями, и каждый был готов на все ради своего товарища. Мы обставили бараки мебелью, которую сколотили сами, а одежду пришлось шить из простыней. По вечерам и до глубокой ночи мы резались в скат или доппелькопф. В одном из помещений положили доски и играли на них в настольный теннис, в общем, обеспечивали себе и физическую нагрузку. Больше всего хлопот доставляли климатические условия. Высокая влажность воздуха, эти внезапные, как снег на голову, ливни, после которых лагерь заливало так, что приходилось передвигаться по колено в воде несколько дней. На высокой лагерной ограде неизменно восседали огромные грифы с голыми шеями, создавалось впечатление, что и они следят за нами.

И у нас решили устроить «университет», и те, кто по различным причинам не сумел получить обязательное среднее образование дома, получал такую возможность. Недельный план был таков: 4 часа немецкого, 2 часа истории, 2 часа географии, по часу французского, математики и английского, по 2 часа физики, химии и биологии, а также физкультура и один час музыки. Выпускные экзамены были назначены на 15 июля 1945 года, а аттестаты нам вручили 18 июля.

Потом дали возможность изучать и машиностроение. Теперь уже томиться от безделья не приходилось — дни были заполнены учебой до отказа.

В ограждении кто-то проделал дыру, через которую можно было попасть на главную территорию лагеря. Но у меня не было особой охоты ходить на концерты самодеятельности или любительские спектакли. Дыра эта исправно функционировала, пока о ней не прознала лагерная администрация, и ее срочно заделали.

Одному нашему подполковнику из перековавшихся в демократы вменили в обязанность уборку административного барака американцев. Однажды этот полковник проинформировал американского офицера о том, что мы все, мол, закоренелые нацисты. Ответ не заставил себя ждать: «Я и сам нацист, и каждое утро на завтрак съедаю по младенцу». Американцы ничего не имеют ни против актов предательств, но вот только самих предателей терпеть не могут. Этот случай мгновенно стал всеобщим достоянием в нашем мини-лагере. Мы вели себя вполне корректно, и наш девиз был: мы — немецкие офицеры, попавшие в плен, и хотим выйти на волю, оставаясь таковыми.

В мае 1945 года Германия рухнула окончательно, и стоившая неимоверных жертв война закончилась. Мы все были буквально раздавлены этим. Конечно, с одной стороны, все радовались концу войны, тому, что этому смертоубийству пришел конец, но мы ведь отчетливо сознавали, что проиграли эту войну, а вот это в голове уже не укладывалось.

С тех пор в лагере стали ощущаться совершенно иные тенденции. Ежедневные пайки сильно урезали. Нас вдруг стали гонять на тяжелую и грязную работу — с корнем выдирать сорняки, выкорчевывать кустарник и тому подобное. И все это в условиях жуткого климата. Постоянные дожди, вода чуть ли не по колено, да вдобавок мириады комаров. И не простых, а малярийных. Теперь мы поняли, отчего бараки стояли на метровых сваях. Руки мои покрывала экзема, против которой не помогало ничего, ни мази, ни повязки.

В большом лагере началось брожение. Но осведомители свое дело знали и докладывали обо всем лагерной администрации. Несчастные, наивные люди! Они думали, что скинув форму вермахта и натянув на себя робу с буквами «POW» (prisoner of war»), они сразу же изменят к себе отношение американцев, и те сочтут их «демократами». Австрийцы, те вообще стали держаться особняком, внезапно они не желали иметь ни с немцами, ни с Германией ничего общего, мол, Австрия всегда была и есть суверенное государство. Продолжался и усугублялся внутренний распад и среди бывших служащих вермахта.

Потом явился какой-то американец с договором на работы. Дескать, подписывай и мигом получаешь большую пайку, сможешь чаще писать домой. Ну а не хочешь — не подписывай. Жди тогда освобождения из плена до второго пришествия. Подписывая этот договор, ты, по сути, по собственной воле отказывался от применяемых к тебе пунктов Женевской конвенции. 80% военнопленных главного лагеря подписали эту унизительную бумажку, их потом направили на уборку картофеля и хлопка, на прокладку ирригационных каналов, на осушение болот. И немцы, причем представители офицерского корпуса, люди не из трусливых, храбро дравшиеся с врагом на фронтах, добровольно совали голову в петлю, становясь рабами американских надсмотрщиков.

Зайдя к нам в сектор, американец небрежно швырнул эти бумажки на стол со словами: «Да какой толк? Вы ведь все равно их не подпишете!»

Именно так и произошло. Американцы стали чаще бывать у нас, приносили иногда мешок муки, чтобы дать нам возможность испечь что-нибудь вкусное. Прошло время, и у нас паек стал лучше, это произошло уже после акции с подписанием договоров о работе. Ну а в главном лагере показывали кино, организовывали занятия и в добровольно-принудительном порядке склоняли людей к подписанию рабочих обязательств. Мы пока что были от всего этого избавлены.

Жизнь шла своим чередом — днем учеба, вечером картежные игры. Курительный табак, который мы покупали в лагерном магазинчике, был непривычно для нас ароматизирован, поэтому приходилось прополаскивать его в воде, высушивать, а уж потом набивать им трубки. Или же скручивать из него сигареты вручную. Конечно, можно было купить и готовые сигареты — «Пэлл Мэлл», «Лаки страйк» или даже немецкие. Они были не такими крепкими, их можно было курить. Один майор курил трубку. У него была целая коллекция трубок, штук, наверное, десять. И всерьез полагал, что нельзя ограничиваться только одной трубкой — мол, для каждой должен быть свой сорт табака. Но как я ни старался, усмотреть разницы не мог, даже перепробовав курить изо всех его трубок.