Инго Мебиус - Убийца танков. Кавалер Рыцарского Креста рассказывает

Внезапно ко мне подошел американский солдат и на ломаном немецком объяснил, что мне надо явиться для допроса в барак. Собственно, этот барак был единственным строением в этом лагере. В бараке было полутемно, я различил сидящего за письменным столом сержанта. Когда я уселся на предложенный мне стул, он угостил меня карамелькой, от которой я отказался. После этого он на весьма приличном немецком осведомился о войсковой части, к которой я принадлежу. Я отказался назвать номер части, объясняя это тем, что, мол, запамятовал. «Ну, хорошо. Тогда я вам подскажу: 21-я танковая дивизия, 192-й мотопехотный полк, 1-й батальон, офицер по особым поручениям», — выпалил он. На мой вопрос, откуда ему это известно, сержант ответил напрямик: «Мы ведем картотеку всех кавалеров Рыцарского креста».

Затем последовал вопрос о месте моего рождения. Поскольку подобные данные военную тайну не составляют, я ответил, что родился я в Хильдесхейме. «О, в Хильдесхейме? Прекрасный город!» — ответил американец. «И где же вы там обитали?» — «На Хагенторвалль». «Да, да, как же, вашего квартирного хозяина еще звали Адамом. Вы были в гитлерюгенде и активно занимались спортом». После этой тирады мне уже и сказать было нечего. На этом допрос завершился. Уже выходя, я еще раз обернулся и присмотрелся к нему. Да это, оказывается, Штерн! Тот самый еврей, родители которого торговали тканями в Хильдесхейме и с которым мы в свое время сидели за одной партой. В 1933 году семья Штернов эмигрировала в Америку. Но я, ничем не выдав, что узнал своего бывшего однокашника, без единого слова направился к своим товарищам. Но в голове вертелись вопросы: ну, почему он решил тащить на этот дурацкий допрос первым именно меня. И откуда он так подробно осведомлен обо всем, что касалось меня? До сих пор я особо нигде не распространялся ни о своей жизни, ни, тем более, о службе. Скорее всего, просто случайно заметил меня, когда нас доставили в лагерь.

На следующий день прибыла целая колонна покрытых маскировочной сетью грузовиков. Нас рассадили по ним и отправили в большой лагерь в Шербуре. Там нас кое-как покормили и дали возможность переночевать. Свой Рыцарский крест я на всякий случай решил припрятать, чтобы не бросался в глаза. Настроение было пакостнее некуда, и мало-помалу до нас доходило, что война и впрямь для нас закончилась. Но, тем не менее, мыслями мы по-прежнему были в ожесточенных схватках последних дней и недель и с нашими боевыми товарищами. Неужели это все, конец, или же все-таки оставалась последняя соломинка, за которую еще можно было ухватиться? Вопросы, вопросы, так и остававшиеся безответными.

Потом нас перегрузили на десантную баржу и доставили в Саутгемптон. На корабле не было даже где присесть — мы лежали вплотную друг к другу на полу. Для отправления естественных надобностей была отведена 200-литровая бочка. Это если по-малому, ну а если по-большому, приходилось взбираться по подвесному трапу и оправляться с кормы прямо в воду. Рыбам на корм. Бочка вскоре переполнилась, а корабль покачивался на волнах… в общем, нетрудно догадаться о последствиях. Смердело так, что дышать было нельзя. Мы были безмерно рады, когда наш транспорт пришвартовался в Саутгемптоне, и нас выпустили.

Далее путь лежал в Лондон, но туда нас перевозили уже по железной дороге. В транзитном лагере в Гайдпарке нас встретил английский офицер. Со стеком под мышкой он приказал нам выстроиться в три шеренги. Затем было приказано раздеться догола, все вещи сложить в мешок и написать фамилию. Солдатские книжки, другие документы и ценные вещи разрешили взять в руку. После этого был допрос. В чем мать родила мы переходили от одного стола к другому, личные данные, отпечатки пальцев, занесение всех данных в картотечные карточки. Солдатские книжки мы сразу же сдали. После регистрации и краткого допроса нам вернули наши мешки с одеждой. Они еще дымились — их прожарили в дезинфекционной камере. Мы получили почтовую карточку, которой могли известить своих родных и близких о том, что мы в британском плену. После этого покормили. Карточка эта все же дошла до родителей, а пару дней спустя из полка пришло извещение о том, что я, дескать, пропал без вести. Таким образом, британцы избавили их от мук неизвестности по поводу того, жив я или погиб.

Снова поездом нас отправили дальше. На этот раз на север, в Шотландию, в Глазго. У меня создалось впечатление, что вся Англия представляет собой некий огромный парк — повсюду зелень, ухоженные деревья и кусты, площадки для гольфа, одним словом, мирная беззаботная жизнь. Мы видели из окон вагона, как люди идут по своим делам, на работу. Никакого ощущения войны, ни развалин, ни авианалетов.

В Глазго в большом лагере нас разместили в бараках из гофрированного железа. Там уже были койки, столы и стулья, но было холодно и неуютно. Каждое утро нас поднимали, выстраивали, перед нами постоянно расхаживали офицеры со стеками под мышкой, они нас пересчитывали, после этого следовал завтрак.

Так прошло несколько дней. Потом было приказано собирать пожитки. Снова погрузка в поезд. Нам объявили, что теперь наш путь лежит в Америку. Сначала Ливерпуль, потом совершенно невероятных размеров океанский корабль. «Мавритания», водоизмещением 42 тысячи тонн. На пирсе было полно народу, на корабль садились люди всех рас и национальностей. Портальные краны подавали на борт груз — пропитание, багаж. В общем, снова картинка мирной жизни. Будто в круиз собрались.

Это происходило 28 сентября 1944 года. В тот день «Мавритания» вышла из ливерпульского порта. Нас, 200 человек военнопленных, сразу же изолировали от остальных — отпускников, раненых, других пассажиров нижней палубы. Нам было отведено довольно большое помещение в трюме, и нас весьма бдительно охраняли. В ходе девятидневной поездки нам разрешалось 2 часа в день побыть на верхней палубе. Вдохнуть свежего воздуха. Атлантический океан был, как зеркало, полный штиль, ни подводных лодок, ни самолетов не было видно.

Однажды мы, как обычно, находились на верхней палубе, и тут ко мне подошел какой-то немецкий подполковник и передал, что меня хочет видеть английский капитан, который тоже сражался в Африке. Разговор с ним затянулся на все оставшееся время прогулки на верхней палубе. Выяснилось, что 21 июля 1942 года он тоже находился в районе кряжа Рувейзат. Оказывается, это именно я подбил тогда его танк, в результате он лишился ноги, был отправлен на родину и уже больше не воевал, а служил в полиции. Место и время совпадали, случайности быть не могло. Это был самый настоящий разговор по душам — оба понимали, что мы солдаты, сражавшиеся за свою родину. Мы говорили о войне, об Африке, об ужасах пустыни, но и о боевом духе солдат, британских и немецких. Мы сошлись во мнении, что и та, и другая сторона вели себя достойно, во всяком случае, уважительно, и неважно, кем ты был — победителем или побежденным в этой войне.