Николай Лузан - О нем доложили Сталину

— Эй, долго тут глаза мозолить будешь? Дуй отсюда! — окрик часового заставил Петра встрепенуться.

Натянув поглубже шапку, он потащился в барак. При входе в нос шибанул смрад, казалось, навсегда впитавшийся в стены. Забившись в угол, Петр клял себя за то, что сразу не принял предложение Самутина.

«А вдруг уедет? Тогда все насмарку. Но он же дал час? И что? Нет, надо идти, пока не поздно», — решил Петр и прошел в конец барака. За деревянной перегородкой располагался староста со сворой подвывал. Сгрудившись у печки-буржуйки, они чифирили.

— Што надо, халдей? — смерив Петра недовольным взглядом, процедил тот.

— В штабной барак, — буркнул Петр.

— Приспичило?

— Комендант приказал.

— На кой хрен ты ему сдался?

— Поди сам спроси.

— Чего-о?

— Чего слышал, — огрызнулся Петр.

— Борзеешь, халдей. Ты у меня с кирки не слезешь! — пригрозил староста и, сплюнув под ноги, небрежно бросил: — Степан, отведи эту цацу.

Петр промолчал и направился к выходу. Вслед, как пощечина, прозвучало:

— Стукач.

Ему показалось, что это услышали в самом дальнем углу барака.

Одно слово, всего одно, безжалостно, подобно бритве, отсекло его от тех, кто мучился от голода и холода, кто медленно угасал от ран, но не смирился, не сдался и не вымаливал, не просил пощады у гитлеровцев. Презрение этих несчастных тяжким бременем легло на Петра. Сутулясь, он побрел к штабному бараку. На входе часовой заставил его померзнуть и только потом проводил в комнату к Самутину.

Тот встретил его самодовольной ухмылкой и с издевкой произнес:

— Быстро ты созрел.

— Угу, — буркнул Петр.

— Проходи, садись, пока не остыло, — хмыкнул Самутин и кивнул на табурет.

Петр присел и ждал, что последует дальше. Самутин, покачиваясь на стуле, сверлил его глазами-буравчиками. Понурый вид пленного говорил сам за себя. Осклабившись, он с сарказмом сказал:

— Что-то на твоей физиономии не видно энтузиазма?

— В бараке остался, — выдавил из себя Петр.

— Ха-ха, — хохотнул Самутин и, согнав с лица ухмылку, заговорил рублеными фразами: — Шутки кончились. Будешь служить великой Германии или будешь выкобениваться?

— У меня есть выбор?

— Нет, но тебе крупно повезло. Про абвер слыхал?

— На своей шкуре испытал, — буркнул Петр и зябко повел плечами.

— И как?

— Живого места не осталось.

— Тогда мне нечего распинаться. Дураком не будешь — не пожалеешь.

— Я понял, герр офицер, — Петр закивал головой.

— Раз такой понятливый, подсаживайся ближе, я не кусаюсь.

Самутин взял из стопки чистый лист бумаги, положил на него ручку и пододвинул их к Петру:

— Пиши.

— Что писать? — насторожился Петр.

— Не очкуй, не завещание. Пиши по середине — «Подписка».

Тупое перо под рукой Петра скрипело, оставляло кляксы, и на бумагу ложились корявые буквы.

— Готово? Поехали дальше. — Самутин продолжил диктант. — Ниже: «Я, Прядко Петр Иванович, обязуюсь служить великой Германии и ее фюреру — фюреру с большой буквы — беспощадно бороться с ее врагами». Ставь точку. Поставил?

— Угу, — пробормотал Петр.

— И последнее: «Для конспирации в работе избираю себе псевдоним». Выбирай, какую хочешь фамилию или имя.

— Это еще зачем?

— Я ж сказал — для конспирации. Псевдонимом будешь подписывать свои донесения. Понял?

— Ага.

— Выбрал?

— Адольф можно?

— Чего-о? Ты мне зубы не скаль. Быстро вышибу! — пригрозил Самутин.

— Тогда Петренко, — подумав, предложил Петр.

— Петренко, так Петренко. Главное, чтоб писучий был. Чем больше напишешь и чем больше большевиков на тот свет отправишь, то, як кажут у нас на Украине, тем бильше грошей будэ. Потом, когда Сталину капут придет, купишь на них все свои Каневцы с Хацепетовкой в придачу.

— Гроши — это хорошо, с ними…

— Их еще заработать надо, — перебил Самутин и, глянув на подписку, ткнул пальцем ниже текста: — Теперь тут распишись.

Петр расписался, поставил точку, и лист с подпиской передал Самутину. Тот перечитал, положил в карман френча и объявил:

— Завтра предстоит другой разговор и в другом месте. С тобой будет говорить шеф. Крутить и вертеть перед ним — себе выйдет дороже. Поэтому язык прикуси, больно ты резвый. Про хату и мамку с батькой забудь. Если не хочешь опять в лагерь загреметь, то берись за любое задание. Понял?

— Так точно, герр офицер!

— И еще. Харю побрей и чтоб свинарником не воняло. Понял?

— Да.

— Ночь перекантуешься в блоке «А». Это в штабной зоне, а завтра поедешь на смотрины. Кроме тебя там будут 15 гавриков. Для них ты Петренко. Если кто любопытничать начнет, мне доложишь. Все ясно?

— Так точно! Разрешите идти?

— Не гоношись, отведут, — и Самутин гаркнул: — Худоба, зайди сюда!

В соседней комнате хлопнула дверь, и на пороге возник худой, как жердь, полицай.

— Мыкола, отведи этого в отстойник, — распорядился Самутин.

Блок «А» служил общежитием. Петр оказался в одной комнате с тремя пленными. Судя по тому, как они вели себя, им хорошо промыли мозги. Сам он не горел желанием вступать с ним в разговоры и все еще не мог поверить в то, что вырвался из леденящих объятий смерти и сделал еще один шаг к цели — внедрению в абвер.

Настоящий хлеб, отдающий теплом печи, и обжигающе горячий, хоть и эрзац, но кофе возвращали к его жизни. Стук кирки, раскалывающий мозг, остервенелый лай собак, мат старосты и охранников остались где-то там, за стенами комнаты. Вымытое, пропаренное в бане тело стало невесомым, а из груди ушла саднящая боль. Петр лежал в чистой постели, в чистом белье и испытывал ни с чем несравнимое блаженство.

Ранним утром, после завтрака, его и еще пятнадцать кандидатов в шпионы и диверсанты посадили в грузовик и повезли в лагерь абвергуппы-102. Он располагался здесь же, в Славянске, и прятался от посторонних глаз за высоким забором. В нем было две строго разделенные зоны: штабная и специальная. Отобранный Самутиным контингент разместили в отдельном блоке «Ц» штабной зоны; затем по одному стали вызывать на беседу.

Очередь дошла до Петра. В сопровождении инструктора, физиономия которого напоминала рубщика из мясной лавки, он поднялся на второй этаж и вошел в просторный кабинет.

В центре, за массивным столом восседал плотный, коренастый, лет сорока подполковник. «Рубленая, словно топором, физиономия, большие залысины. Неужели сам начальник группы подполковник Гопф-Гойер? Неужели?» — Петр перебирал в уме описание гитлеровских разведчиков.

Второй, высокий блондин спортивного телосложения — типичный ариец, по перечню Струка не проходил. Это был недавно назначенный в группу оберлейтенант Райхдихт. Он занимал столик у окна. Рядом с ним примостился Самутин.

Минуту, может больше, но она Петру показалась вечностью, гитлеровцы бесцеремонно разглядывали его, а затем начали перекрестный опрос. В течение часа Гопф-Гойер и Райхдихт терзали Петра вопросами и, не сказав ничего, отправили обратно в блок «Ц». Позже его разыскал Самутин. Довольная физиономия абверовца сказала Петру — смотрины прошли успешно. И он не ошибся: перспективного агента Петренко Гопф-Гойер решил сразу проверить в деле. Остаток дня и весь следующий Самутин учил Петра шпионскому делу.