Николай Лузан - О нем доложили Сталину

— Сталин капут! — произнес Петр, и появившаяся в его руках листовка-пропуск, которые с самолетов разбрасывались над позициями 6-й армии, вывела гитлеровцев из ступора. Фельдфебель опустил автомат и тупо уставился на него — живые советские офицеры не каждый день появлялись в блиндаже. В следующее мгновение чужие руки обшарили карманы Петра, а затем развернули лицом к керосиновой лампе.

— Сталин капут! — снова повторил он и с напряжением ждал, что последует дальше.

Фельдфебель наклонился к прыщеватому щуплому солдату и что-то сказал. Тот подался к оружейной пирамиде, выдернул автомат и, ткнув стволом в спину Петра, приказал:

— Schnell!

Они выбрались из блиндажа, прошли по лабиринту траншей, затем долго продирались через густой кустарник, когда наконец впереди в призрачном лунном свете показалось нахохлившееся под снежными шапками строение — контора бывшего шахтоуправления «Славянскуголь». В ней размещался штаб.

Цепь постов на подступах, дзот на въезде во двор, несколько машин и самоходка, стоявшие под маскировочным покрытием, подтвердили догадку Петра. Здесь, в одном из кабинетов, должна была решиться дальнейшая судьба его и операции.

Шло время, а его продолжали держать в каморке подвала. Холод безжалостно терзал окоченевшее тело. Спасаясь от него, Петр энергично тер руками лицо и приплясывал на месте, но это не спасало. Мороз усиливался, и, казалось, начали стыть не только кровь в жилах, но и мысли.

«Скорее бы все закончилось. Скорее!» — думал Петр и прислушивался к тому, что происходило в подвале. Как сквозь вату до него донеслись лязг засова, скрип двери: в проеме возник часовой и повел стволом автомата. Петр подчинился, на непослушных ногах протащился по длинному коридору и поднялся на этаж. В лицо ударила струя теплого воздуха, и он жадно вдохнул.

Холод, тисками сжимавший горло и грудь, отпустил, туманная пелена, застилавшая глаза, рассеялась, и Петр уперся в обитую железом дверь. Он перешагнул порог и оказался в просторном кабинете, когда-то принадлежавшем директору шахтоуправления. Об этом напоминали настенные часы и массивная настольная подставка с шахтерской символикой. В кабинете находились трое: майор, капитан и невзрачный субъект в гражданском костюме — переводчик.

Петр повернулся к старшему — майору. Тот, вальяжно развалившись на диване, смерил его равнодушным взглядом. Замызганный, в изодранной шинели пленный советский офицер, похоже, не вызвал у него интереса; он брезгливо поморщился и, что-то сказав капитану, вышел из кабинета.

«Абвер? Тайная полевая полиция?» — пытался определить Петр принадлежность капитана, но никак не мог сосредоточиться — его бил озноб.

— Фамилия, имя? — заученно произнес переводчик.

— П-п-рядко Петр Иванович, — с трудом выговорил Петр.

— Звание, часть, должность?

— Техник-интендант 1-го ранга. Начальник головного склада горючего 5-й армии Юго-Западного фронта.

— С какой целью перешел линию фронта?

— Не хочу воевать за Сталина и большевиков. Они мне всю жизнь изговняли.

— И что дальше? — задал вопрос капитан.

Обругав еще раз Сталина и советскую власть, Петр перешел к легенде прикрытия. Она не заинтересовала капитана. Не дослушав до конца, он остановил переводчика и потребовал: пусть сообщит данные о численности и расположении советских частей на участке 52-го армейского корпуса. Ответы капитана не удовлетворили, и он окончательно потерял интерес к допросу.

Петра выставили из кабинета и поместили в тесную каморку. Там под присмотром часового он изложил все письменно и дополнительно указал на наличие близких связей среди командования дивизии. Но и после этого гитлеровская разведка никак не отреагировала на советского офицера-перебежчика. Петра включили в общую команду военнопленных, которая с наступлением дня под конвоем вышла в Славянск.

Поздним вечером 16 января колонна военнопленных, измотанная долгим переходом, вползла в пригороды. От усталости Петр едва держался на ногах: остатки сил забрал раненый красноармеец, последние километры беднягу пришлось нести на себе.

Злобный лай сторожевых псов известил пленных: одни мучения для них закончились, впереди ждали новые. Из морозного полумрака почерневшими от непогоды зубьями трехметрового забора ощетинился сторожевыми вышками сборно-пересыльный пункт. В этом адском котле перемалывались жизни сотен невинных. Каторжный труд, издевательства охраны и жизнь впроголодь в считаные дни превращали военнопленных в доходяг.

Судорожно извиваясь, колонна вползла в ворота лагеря и растеклась по баракам, чтобы пополнить армию рабов. Вермахт нуждался в новых пушках и танках, а ненасытное чрево круп-повских заводов требовало все больше и больше угля, руды, и потому жизнь лагерника ничего не стоила. Конвейер смерти не останавливался ни на минуту. Бригады пленных долбили в отвалах кирками и ломами смерзшуюся породу, выковыривали уголь, грузили в тачки, по хлипким доскам поднимали на высоту и сваливали в вагоны.

Петру выпала незавидная участь — кирковать породу. На пятый день после двух-трех ударов киркой начинали отниматься руки, и дала о себе знать недавняя болезнь — воспаление легких. В последнее время он просыпался с одной и той же мыслью: морозы спадут, и случится чудо — староста снимет его с бригады и пошлет в столовку. Там, под крышей, можно было отогреться и подхарчиться у знакомых из хлеборезки. Но наступал новый день. Мороз не спадал. А староста снова посылал его на отвал.

Петр понимал, что долго не протянет — силы таяли на глазах. Завтрака хватало самое большее на пару часов, а потом наваливались усталость и мороз. Холод проникал под истрепанную шинель, терзал и кусал измученное тело. К концу дня в нем, казалось, вымерзало все: мозг, кровь и кости, а в голове звучал только один звук — удар кирки. Он плющил и терзал мозг, вечером в зону возвращались не люди, а бледные тени. Миска вонючей бурды, в которой изредка попадались ошметки от картошки, на короткое время возвращала к жизни. В выстуженном бараке места у печки принадлежали старосте и его прихлебателям, остальным приходилось ютиться, где придется.

Подходили к концу шестые сутки плена. Чуть живой от усталости, холода и голода Петр пробрался на свое место, укутался с головой в то, что еще не отобрала охрана, чтобы хоть как-то сохранить каплю драгоценного тепла. На время боль в суставах и легких отпустила, унялась дрожь в теле, и он забылся в коротком сне с одной единственной мыслью: «Надо что-то делать, что-то выдумать, чтобы не загнуться на отвале».

Самой смерти он давно перестал бояться. Она находилась рядом и смотрела на него равнодушными, отупелыми глазами доходяг, напоминала штабелем мертвецов, сложенных за стеной штрафного барака. Промерзшая, как бетон, земля отказывалась их принимать.