Евгений Лукин - На палачах крови нет

Впрочем, желая оначалиться, наш гешефтмахер гадил и своим и товарищам. Опер Паукер (его брат был высокопоставленным чекистом, близким к самому Ягоде, и посему Мигберт однажды шепнул на ушко сослуживцу: «Я надеюсь, что он нам с вами поможет сделать карьеру?», но получил отлуп) жаловался:

«Мигберт… украл с моего стола секретные сводки, когда я на минутку вышел. Он сводки смял в руке, подбросил около дверей начальника. Потом сводки «нашел», зашел к начальнику и доложил. Я был вызван и в присутствии Мигберта получил соответствующее внушение, причем Мигберт, не стесняясь меня, заявил начальнику дословно: «Видите, я только один защищаю интересы органа, все они делают, что хотят, а вы меня держите только уполномоченным»(5).

Да что кража! — мелочь, ерунда. Мирон Исаакович не одного честного чекиста на тот свет отправил — лишь бы выслужиться. По этому поводу старый большевик, опытнейший разведчик Фортунатов с горькой усмешкой говорил: «Мигберт и Шапиро из национальных побуждений задались целью погубить всех русских сотрудников»(6). Сам Фортунатов тоже получил пулю в затылок за то, что раскопал бритневскую историю и попытался восстановить справедливость.

А гешефтмахеру хоть бы что: ему ведь и начальник отдела Перельмутр, и заместитель начальника Управления Шапиро-Дайхоский благоволили. А уж как подхалимничал перед ними, рассказывали быпицы: одному тульское ружье купил, другому радиолу подарил, а третьему, из Москвы — актрису на ночь подложил. Еще предлагал: не хотите ли мебель красного дерева? отрез заграничного сукна? экспортной водки? Враз мог достать: в мигбертовской квартире по вечерам услаждали слух фокстротами надменные торгаши, верткие пижоны да шикарные крали.

Знали обо всем сослуживцы и надеялись: «Партия и ГНУ — это озеро Байкал, оно трупы не держит, придет время, и смердящий труп Мигберта будет выброшей из партийных и чекистских рядов»(7). Увы: так умел пустить пыль в глаза, так красиво преподнести себя, что наверху только оокали: о-о, Мигберт! И жил, как у Христа за пазухой.

В 1934 году, когда прогремел выстрел в Смольном, когда волокли по коридорам Большого дома убийцу Кирова, а он кричал: «Я Желябов, мама! Я Желябов!», когда дюже понравилась Сталину версия сумасшедшей сексотки Марии Волковой о существовании в Ленинграде контрреволюционной организации «Зеленая лампа», когда сопровождавший вождя Яков Агранов сажал за решетку одного за другим сотрудников 2 отделения Особого отдела, куда ранее поступило на проверку волковское письмо — начальник этого злополучного отделения Мигберт, свалив всю «вину» на своего заместителя Мечеслава Бальцевича (расстрелян), умудрился остаться целым и невредимым, как в сказке. С чего бы такая поблажка?

А ведь никогда Мирон Исаакович не был фанатичным коммунистом. Наоборот, от партийных поручений и собраний с молитвенным пением «Интернационала» отлынивал, коммунистической талмудистикой одурачивал лишь «штопоров» (тогдашнее прозвище работяг, взятых «от станка» в органы госбезопасноости), а обычно махал рукой: «Что мне там партия, мне нужна только работа по ГПУ»(5). Чекисты говаривали, что Мигберт «так же близко стоит к партии, как земля к небу». Значит, не созидательная идея «всеобщего счастья» привораживала его, а, видать, другая, коей поклонялся еще в отрочестве.

Вот и в 1937 году, когда яростиво истреблялся многочисленный народ, иезуитствовал Мигберт с охоткой и удовольствием. Будучи уже начальником XI отдела УНКВД ЛО, придумал и создал специальную «бригаду смерти», куда призвал подручных своих: Якова Меклера по кличке «мясник», Дмитрия Фигура по кличке «Пушкин» да Владимира Давыдова без всякой клички. Трудились дружно, творя неописуемые зверства.

Мирон Исаакович самолично из телефонных справочников выписывал приглянувшиеся фамилии жертв, Фигур сочинял для них ахинейные шпионские истории, пыточник Меклер кулачищами заставлял невинных соглашаться с фигуровскими выдумками, а Давыдов расписывался в протоколах допросов и мрачно шутил: «жизнь в СССР идет как в автобусе: одни сидят, а другие трясутся»(8). Вкалывали по-стахановски.

За ударный труд Мигберт каждому воздал: Меклер поплыл на ледоколе «Ермак» — не столько за папанинцами, сколько за орденом, Фигур теплое местечко в аппарате Лазаря Кагановича получил, ну а Давыдов за свои мрачные шутки — 10 лет концлагеря, где и умер.

А сам Мирон Исаакович вокруг начальства, как лисица, кругами ходил — возблагодарения дожидался. Свершилось: позвонили из первопрестольной, сказали, что быть вскоре Мигберту заместителем начальника Саратовского УНКВД. На радостях с женой развелся, сына бросил — зачем такая обуза в новой жизни.

Темной ночью мчался поезд в Москву, увозил нашего героя в неизвестную даль, а там ждали его не райские кущи, а нары на Лубянке, судь скорый, яма черная, потому что был он, гешефтмахер, такой же разменной монетой в чужих руках, как и тысячи его жертв. Воистину: «Горе тебе, опустошитель, который не был опустошаем, и грабитель, которого не грабили! Когда кончишь опустошение, будешь опустошен и ты; когда прекратишь грабительства, разграбят и тебя». Исаия, 33-1.

Это был веселый мальчик — пухленький, розовощекий, с умными глазенками, курчавыми волосами. «Манасия, — ласково говорила мать шалуну, курочащему часы, — Манасия, что ты делаешь? Время ломаешь, да?» Они жили в небольшой полуподвальной комнате на Загородном проспекте, дом 20. Отец мальчика был часовым мастером: фирма «Мозер» ценила его золотые руки. Скопив денег, он открыл собственное дел. В книге «Весь Петербург» за 1915 год упоминался и владелец магазина на Загородном — Фигур. Правда, составители книги ошиблись: вместо «Давид Янкелевич» написали «Давид Соломонович». Ну да бывает.

В начальной еврейской школе Манасия слушал библейские притчи, цокал язычком, выговаривая: «Эрец-Исраэль». Мудрый меламед Зейман втолковывал древние заповеди: «Бойтесь Господа и царя, а с мятежниками не сообщайтесь, потому что придет погибель от них», «какою мерою будете мерить, такою отмерят и вам» и пр. Но плохим учеником был Манасия: не западали в душу справедливые учения.

Его влекла блестящая и легкая, подобно елочной игрушке, жизнь. Обучаясь в Шестой петербургской гимназии, возмечтал он о театральных подмостках, на одном ученическом спектакле познакомился с реалистом Иваном Чащиным, жившим неподалеку — на Кабинетской улице. В дворянском доме Чащиных частенько бывали экзотические гости: то какой-нибудь американский негр зайдет, то японский комиссионер, то начинающая артистка. Манасия, открыв рот, внимал рассказам про далекие сказочные страны и тайком ухаживал за девицами.